Прозаические миниатюры

Думаешь мне легко с людьми расставаться? Наверное, легко:
Очередная небольшая ссора из-за какой-то мелочи. Очередной раз я начинаю злиться. Очередной раз что-то выводит меня из себя. И впервые ударяет в голову мысль:"А может все кончить?"
Сообщения приходят дальше, они отмечаются, как прочитанные, но не мной. "Может действительно ты не нужен ей? Она с кем-то общается ночью... А ты даже не знаешь с кем",- произносит внутренний голос -"Она общительная, быстро найдет тебе замену, да и сам подумай, что измениться, когда ты уйдешь?"
"Ничего...",- произношу себе под нос.
Пальцы бьют ровно и быстро по клавиатуре. Я зол, а от мысли о своей ненужности становлюсь резко холоден к ней. Рождается довольно сухое сообщение:
"Я делаю ошибку и в корне поступаю неправильно. Зачем тратить время и чужое, и своё. Это бесполезно.
Рад был общаться с тобой. Спасибо за всё!"
В ответ получаю:
"Ты чего? Так легко тебе прощаться!"
После я пишу о бессмысленности общения со мной и мне приходит:
"Ладно, как хочешь..",- с неумело напечатанными двумя точками. Это мне никогда не нравилось. Хочется ответить на это.
"Но ты же закончил!",- звучит у меня в голове.

С людьми расставаться легко... Трудно не вернуться.
Через несколько минут я начинаю понимать, что натворил. Хватаюсь за голову.
"Дурак...",-шепчу себе - "Что ж ты сделал?!"
С каждым мгновением в голове начинает звучать больше вопросов.
"Зачем!..За что?..Почему?.. Ты кто?.. Что?..Почему?..И зачем?!" Интонация у каждого разная. Они рвут голову.
Сижу на скрипучем табурете и качаюсь вперед и назад. Будто сошел с ума. Все стало менее увлекательно и скучнее. Болит душа. Если иногда хочется громить что-то вокруг себя, то теперь хочется все разломать в душе.
"Может вернуться?... Нет, ты совершил и уже не будешь прежним в её глазах. Не нужно быть непостоянным. Сделал-отвечай!"
Голова и то, что болит в груди начинает отталкиваться друг от друга. Одно говорит "вернись", другое "поздно".
Это не выносимо. Даже горьки чай в кружке стал, как вода, потерял свою горечь.Нет, война во мне не может продолжаться! Лучше уйти спать.
Засыпаю, как убитый. Что очень странно, готовился к бессоннице, а тут такой подарок.

С людьми легко расставаться, только кто-то в тебе умирает.

Одна женщина осталась без мужа, и, так и не найдя себе другого мужчины, воспитала дочь одна. С раннего детства малышка увлеклась рисованием и каллиграфией. Перешагнув порог совершеннолетия, девушка решила жить самостоятельно и уехала в далёкий город, где было гораздо больше возможностей для ученья и работы.

Там новая, не привычная, бурная жизнь захлестнула, закружила её в своих объятьях, девушка встретила свою любовь, обрела свой жизненный путь, став художницей. За всем этим она всё забывала связаться с матерью, написать письмо.

Так пролетело несколько лет. Старая женщина глубоко переживала молчание дочери, отсутствие вестей, молила Бога дать ей хотя бы возможность узнать, жива ли дочь. "Господи! Дай мне знак, что она жива и здорова, а большего матери не нужно! Разве я прошу так много?"

Было ли то божественным вмешательством или нет, только на следующей неделе от дочери пришло письмо. Она писАла, что закончила обучение, нашла хорошую работу и встретила человека, с которым намерена создать семью.

Прочитав письмо, мать почувствовала себя счастливой, но где-то в глубине её души поднял голову маленький серый червячок. "Могла бы уделить матери чуток больше времени, написАть подробнее..." И, отправляя по указанному на конверте адресу свой ответ, мать не удержалась от нескольких укоризненных строчек в конце письма.

Не прошло и пол-месяца, как почтальон принёс новое письмо, тяжелее и толще первого. Письмо было красочным и подробным, с множеством описаний, и даже с картинками, нарисованными рукой дочери. Снова материнской радости не было предела. Но червячок опять пробудился в её душе. Только теперь он был уже не крохотным сереньким червячком, а толстенькой и подросшей гусеницей. "Могла бы писАть и почаще, что за чёрствое, неблагодарное дитя?! И где, наконец, извинения за те несколько лет молчания?! Да она вообще способна понять хоть сотую долю того, что мать пережила в эти годы?"
Теперь в ответном письме обидам и укорам было уделено уже не несколько последних строчек, а целый абзац в середине, и ещё один - в конце.

Следующее письмо пришло через неделю. Дочь раскаивалась в своём поступке, объясняла, почему такое произошло, и обещала, что больше такого никогда не повторится. На этот раз мать даже не испытала особой радости - ведь новое письмо пришло так быстро, соскучиться не успеешь! Она почувствовала только моральное удовлетворение от приносимых извинений, да глубокую досаду и обиду за то, что дочь, по её мнению, не достаточно почтительно обращается к ней в письме, не рассказывает о своей жизни подробно, не ставит мать в известность о своих делах и поступках, не спрашивает её мнения по любому поводу. "Вот же эгоистичный, самоуверенный, не благодарный ребёнок! Молоко на губах не обсохло - а туда же! Уже и советы старой, знающей жизнь матери не нужны!"

Червяк вырос в огромную, жирную змею, занимающую почти всё душевное пространство и готовую извергать целые потоки яда. Ответное письмо изобиловало упрёками, обидами и укоризненными поучениями от самого начала и до конца. После отправки письма мать никак не могла успокоиться, злость и обида клокотали в ней, а непомерно распухшей змее уже не хватало места в её душе.

Ночью, вместо того, чтобы лечь и спокойно уснуть, женщина села к столу, зажгла лампу и написАла дочери второе письмо, а на следующий день - и третье, и каждое последующее было пропитано змеиным ядом сильнее и глубже предыдущего. Отправив письма, мать, сдерживая праведное негодование, принялась ждать ответ - уже не столько для того, чтобы узнать, как дела у дочери, сколько затем, чтобы отыскать там очередную порцию пищи для огромной, вечно голодной змеи претензий и обид, и новые поводы для упрёков и укоров.

И ответ не заставил себя ждать, дочь не нарушала своего обещания. Она не подозревала, что вовсе не матушка читает её письма и отвечает ей, что вместо мудрой, доброй женщины её рукою по писчей бумаге, выводя иероглифы, водит мерзкая толстая змея, и густые капли её яда срываются с приоткрытых от усердия челюстей и бесконечной чередой падают на письмо, пропитывают каждую строчку, проникают в самую суть, в самую глубину слов, чувств и отношений...

В конце концов у дочери развился комплекс постоянной вины, распускающийся цветок её судьбы посерел и увял от приносимого письмами яда, и она из молодой, дерзкой, талантливой восходящей звезды превратилась в обыкновенный тусклый, едва мерцающий огарок, не способный не то, чтобы зажигать другие сердца и помогать им светить всем окружающим, но даже отогреть и заставить затеплиться своё собственное сердце, ставшее под тяжестью упрёков и обвинений сухим, равнодушным серым комком.

Старуха-мать так и умерла, не простив дочери ею же самою придуманных обид. А вскормленная домыслами и эгоизмом из крошечного серого червячка огромная ненасытная змея и поныне ползает по миру, алчно заглядывая людям в глаза, в мысли и в дУши. Ищет, где бы самой потеплее устроиться, да змеёнышей своих вывести.

В стародавние времена это было. Тогда, говорят, Небо с Землёю часто ссорились. И вот, летал тогда по небу Белый Орёл по имени АгатОр. Всё видел, всё замечал, за всем наблюдал, что на Земле творится, и обо всём Гелиосу рассказывал.

А на Земле жил в то время колдун Будимир, повелитель всех алых петухов, покровитель Земного Огня. В засушливые годы, когда петухи Будимира разлетались далеко окрест в поисках воды, чтобы напиться, крылья их обдавали поля таким нестерпимым жаром, что пшеница вспыхивала ослепительным алым пламенем, и пламя то поднималось до небес, своим сиянием затмевая Солнце. И возгордился однажды Будимир, решив, что с такою мощью ему сам Гелиос - не ровня, что он сам отныне будет устанавливать сроки прихода Зимы и Лета и вершить судьбу любого урожая на Земле, что пришло его время затмить Гелиоса и изгнать его с Небосвода.

Тогда прилетел к Будимиру Белый Орёл АгатОр, и сказал: "Гордыня затмила твои глаза, Будимир! Ты и без того властвуешь над самой могучей, самой своенравной стихией на свете, над Огнём, так и властвуй им мудро да справедливо! Ни к чему тебе на Небесный Трон зариться."

Но не услышал АгатОра Будимир. Слеп и глух к мудрости в алчности и гордыне своей, обернулся колдун гигантским петухом, крылья которого были из ревущего огня, а хвост - из густого угарного дыма и злых искр, поднялся в небо, на мили озаряя Землю зловещим багровым светом, и набросился на АгатОра.

Много часов длилась страшная небесная схватка могучих гигантов, и ни один из них не мог одержать победу; и тогда Будимир, чувствуя, что огонь начинает угасать, а вместе с ним иссякают и его силы, сотворил колдовство, призывающее горячий ветер-суховей из раскалённых, безжизненных пустынь. Налетел суховей, пожухла, иссохла в миг трава на земле и листья на деревьях, задохнулся горячим пыльным воздухом могучий Белый Орёл АгатОр, а Будимир, наоборот, воспрял.

Раздуваемые горячим ветром, с новым жаром запылали угасшие было крылья, широким чёрным веером раскинулся дымный хвост, разметав по иссохшей, обожжённой земле зловещие тени, фонтанами забили из него злобные, раскалённые искры. С удвоенной силой насел Будимир на измученного битвой и жаром АгатОра. И не выдержал Белый Орёл, пал поверженный на опалённую землю, подминая иссохшую траву и щедро поливая её своей напитанной Солнцем кровью.

И ожила Земля, расступилась, схоронив в себе Белого Орла, и сомкнулась над ним, закрывая собою от обезумевшего Будимира. Ещё больше возгордился Будимир. Ослеплённый победой, обуреваемый азартом, ринулся он к Земле, норовя пробить её, прожечь, обратить в пепел, чтобы добраться до врага своего и добить АгатОра, сжечь его тело, а пепел развеять по ветру, чтобы никто никогда и нигде больше не услышал о нём и не вспомнил его имени.

Но не рассчитал свои силы гордец Будимир. Незыблемой, непреклонной твердью встретила его Земля, грянулся об неё колдун, так, что чистое поле пошло волнами, словно штормовой океан, взметнулся последний раз в небо фонтаном желчно шипящих искр, и осел на застывшую горами земную твердь серым остывающим пеплом, а утративший силу ветер, улетая, подхватил его и развеял над землёй без следа.

А Белого Орла АгатОра мудрая Мать - Земля превратила в самоцветный камень Агат. С тех пор люди ценят такие камни, ищут их повсюду, а тот, кому камень Агат в руки попадает, может с его помощью Истину видеть, верные, мудрые решения от дурных, навеянных сиюминутной алчностью да самодурством, отличать. За это Агат в народе прозывают "Камень-Орлиный Глаз".

...Однажды на перекрёстке двух дорог умирала Фея. Она умирала от того, что в мире становилось с каждым годом всё меньше и меньше людей, верящих в Чудеса. Ведь, когда в мире становится меньше Чудес и Сказок, Феи болеют и умирают от этого. Случилось так, что по двум дорогам шли Ученик Мага и Дурак, и судьба одновременно привела их на перекрёсток, к умирающей Фее.

"Ну и дела! - сказал Ученик Мага, - Придётся мне продемонстрировать искусство, которому я давно обучаюсь!" И, достав из котомки Волшебную Книгу, он стал читать заклинания, творить наговоры и создавать эликсиры. Но, как бы он ни старался, Фее становилось всё хуже и хуже. Удивлённо опустив руки, Ученик Мага посмотрел на Дурака и спросил: "Моя магия не помогает, что же нам теперь делать?"

"Не знаю," - рассеянно ответил Дурак. Он в пол-уха слушал Ученика и слабо понимал, о чём тот говорит. Потому, что даже в предсмертии Фея была столь прекрасна, что Дурак сразу же влюбился в неё. Он подошёл к ней и предложил разделить с нею пополам свою жизнь, потому что, какой бы простой и неказистой ни была жизнь Дурака, даже такая жизнь веселей, чем смерть.

Дурак наклонился, взял фею за руку и поцеловал. Бледные щёчки Феи порозовели, она открыла прекрасные глаза и улыбнулась. Фея и Дурак смотрели друг на друга, и взоры их лучились Счастьем. Ведь только что произошло Чудо, а Чудо - это самое лучшее лекарство, перед которым бессильны не только все болезни, но и сама Смерть.

Один торговец в день своего пятидесятилетия задумался: "Вот, я прожил половину жизни; оглядываясь назад, что-то вижу с чёткостью, что-то тает, словно туман, что-то забылось вовсе. Так , много это или мало - половина жизни?" И его так заинтриговал этот вопрос, что через день он отправился к Мастеру в горный монастырь.

"Мастер, -сказал он, - вот, я прожил пол-жизни; и порой мне кажется, что пройден огромный, долгий путь; но меняются обстоятельства - и мне, наоборот, начинает казаться, что я только что родился... Так скажи, что это такое - пол-жизни?"
"Вечность", отвечал Мастер.

Торговец удивился ответу, но спросил ещё: "Мастер, если я уже прожил Вечность, то что же мне осталось? Что есть вторая половина жизни?"
"Ещё вечность", ответил Мастер...

Совсем сбитый с толку торговец спросил в замешательстве:" Ну, а что же тогда после? Будет конец Вечности, когда придёт Смерть?"
"Нет, - улыбнулся Мастер. - Тогда ты перестанешь, наконец, отмерять свою жизнь по половинкам, и проживёшь мгновение, но - в полную силу!"

Однажды к Мастеру привели двух человек, рассказав, что оба они претендуют на авторство одного и того же сказания, и попросив Мастера рассудить по справедливости - кто же на самом деле автор, а кто - плагиатор.

Мастер попросил каждого рассказать сказание, а сам старательно записал его слово в слово, в двух экземплярах. Затем дал каждому по экземпляру, велев внимательно прочитать написанное, на этот раз молча.

Плагиатор прочитал, подумал и вернул текст Мастеру. А автор, прочитав, заметил незначительную стилистическую ошибку, покраснел, извинился прилюдно и тут же исправил её.

Тогда Мастер с поклоном отдал автору обе рукописи, сказав: "Только истинный Автор станет так поступать, ибо переживает не за себя, а за своё детище и за то, какую истину и насколько безукоризненно донесёт оно людям. Плагиатор же, даже заметив ошибку, скорее постарается скрыть её, ибо в первую очередь подумает о собственном престиже".

...Говорят, истинный Мудрец даже из ошибки сумеет извлечь пользу прежде, чем она будет исправлена.

... Однажды Сурок поспорил с Тростником, чья жизнь правильнее и чья судьба важнее. "Утро покажет", - сказал Тростник.

Утром взошло Солнце, наступила засуха, и жара выжгла Тростник, а Сурок спрятался от неё в свою надёжную, глубокую нору, которая давала ему такую спокойную, стабильную и предсказуемую жизнь.

Вечером жара спала, и Сурок вышел посмотреть, что стало с Тростником. Увидев мёртвые, опалённые солнцем стебли, Сурок возгордился, и решил, что он в очередной раз убедился сам и убедил весь окружающий мир, что именно такая жизнь, как у него - единственно правильная и важная. И, с осознанием этой важности, триумфально залез обратно в свою надёжную нору.

А в это время Путник, проходивший мимо, остановился перевести дыхание. Увидев сухой золотистый тростниковый стебель, Путник подумал: "Оп-ля! А ведь из этого Тростника выйдет добрая Свирель, звонкая и весёлая! И у многих, кто пустится в пляс под её вечерние переливы, от большого горя останется только маленькая половинка горя, а к маленькой радости прибавится ещё одна, и вместе они превратятся в Счастье!"

Путник срезал Тростник, сделал из него Волшебную Свирель, и они отправились уменьшать горе и дарить Счастье... В Германии старики говорят: "Jedem daS saine!", что означает: "Каждому - своё!"

А ещё было. Стояла Великая Степь - ни травинка не шелохнётся. Тихо в Степи. Только ворон Хирээ летает, да волк Шоно рыщет. И не могли они друг к другу ни в гости прийти, ни день скоротать. Хирээ в небе летает, высоко. Там небесная юрта его. Шоно по земле ходит, то туда, то сюда. А на небо попасть не может: крыльев нет.

Стала бы ночь - спустился бы Хирээ с неба, в гости к Шоно. А ночи не было тогда. Печалится Хирээ, кричит: "Харлук! Харлук! Харраааа!" А Шоно ему с земли вторит: "Аллууу! Аллууу!" Долго кричали. Громко. Так, что бык Урда Зуг проснулся. Проснулся, да как заревёт: "Ну-уууммм! Ну-ууумммм! Кто кричит? Зачем? Пожар, разве? Хойта Зуг за старое взялся, разве, пока я спал? Злая Галзуу Сухал нору прогрызла разве, на свет вылезла? Кто вас обижает? Зачем кричать, зачем выть?"

Тогда ответил ему из травы Шоно: "Лах, Урда Зуг, ахалагша! Ты всё спишь да спишь, а стадо твоё не сговорчиво - не с кем посидеть, словом перемолвиться! Единственный нухэр мой, Хирээ - так и тот в небе летает, свою часть Круга ведёт, не может ко мне на землю спуститься: нельзя ему!" "Отчего же нельзя?" - спросил Урда Зуг. "Оттого нельзя, - ответил ему Шоно, - что Уклад таков, что мне положено по степи бегать, свою часть Круга вести, а Хирээ - по небу - свою! И не нам Уклад менять. Только одиноко всё равно, и поговорить не с кем! Аллууу! Аллууу!" - завыл опять.

У Хойта Зуга даже в голове загудело от этого воя. "Лах, - говорит, - Шоно! Полно тебе стонать! Я от твоего воя больным делаюсь, а Хирээ разве становится ближе к тебе? А выть не станешь - сейчас что-нибудь, да придумаем!" Замолчал тогда Шоно, и стали они думать.

Говорит Шоно: "А вот, если бы дерево было, и ветки низко над землёй - спустился бы Хирээ, сел на ветку, а я снизу к ветке пришёл. Эх, хорошо бы было!" Да только пустые слова ветер унёс: не растут деревья в степи, хоть пять солнц скачи без передышки - ни одного не встретишь. А Урда Зуг молчит, ничего не говорит. Думает.

"А вот, если б воздух был, словно вода, - говорит опять Шоно. - Тогда бы ветер пригнал по воздуху, как по воде, толстые сучья, какие большая река приносит весной! Сел бы Хирээ на такой сук, а я бы снизу бежал, по земле. Хорошо бы было!" И опять пустые слова унёс ветер: где такое видано, чтоб толстые сучья по воздуху плавали, как по реке! Но и на этот раз ничего не сказал Урда Зуг.

А Шоно не унимается: "А вот были бы облака твёрдыми, словно курганы! Я б запрыгнул на курган, а с него - на облако, потом на соседнее перепрыгнул - так бы, глядишь, и до Хирээ, нухэра моего, добрался! Вот бы хорошо было!" Но снова слова по ветру улетели: не бывает твёрдых облаков, пустые слова. Тут поднял голову Урда Зуг. "Вот, - говорит, - Шоно. Придумал я!"

Встал Урда Зуг, ноги размял, и пошёл по степи, по травам, да по ковыльным волнам. Большой бык Урда Зуг, высокий; да только и ковыль степной не ниже: привольно разросся он по всей Великой степи, высоко! Идёт Урда Зуг, а за ковылём и не видно его. Только рога над степью покачиваются. Шёл-шёл, да и заснул. Проснулся тогда в нём Хойта Зуг, стал на мир вокруг сквозь прикрытые веки Урда Зуга смотреть. Сразу ночь настала.

Спустился Хирээ, уселся на рог Урда Зугу, говорит: "Лурк! Лурк!" - спокойно так говорит. А Шоно бежит по земле рядом с Урда Зугом, и отвечает: "У-Ллу-уууу!" Хорошо разговаривают теперь. А Урда Зуг всё идёт, не ложится: жалко ему друзей разлучать. Поэтому ночью, когда светятся низко над степью Хара - белые рога Урда Зуга - доносит ветер долгий, призывный волчий вой: это Шоно бежит по степи, со своим другом разговаривает, никак наговориться не может. А присмотреться позорче - так и Хирээ, сидящего на роге, увидеть можно. Только не слышно, что он Шоно отвечает. Далеко идёт по ковылям могучий Урда Зуг. Большая степь.

Есть ещё где-то в Степи Старый Бык. Говорят - Отец Всего. Так и есть. Всего - не всего, но Великой Степи - точно, отец.

Говорят, давно совсем только Горы были. А никакой Степи не было. И между Гор - долины. И в долинах быки жили, со своими стадами. В одной долине бык Хойто Зуг жил. Большое было у него стадо. Сильное. В другой Урда Зуг жил. Огромное стадо водил. Целую тьму. В долине Хойто Зуг всегда ночь была, и всегда был холод. А в долине Урда Зуг вечный день был. Тепло было. Хорошо.

И вот, стал Хойто Зуг завидовать Урда Зугу. Захотел тоже на солнце греться, да вместо колючек и сухого емшана сочную, свежую траву есть. И решил тогда Хойто Зуг убить Урда Зуга, из головы его талисман сделать, из хвоста - бунчук, стадо его себе забрать, и властвовать в двух долинах.

Возгордился Хойто Зуг от таких мыслей, и пошёл на Урда Зуга войной. Идёт, гордыня распирает его, вот-вот разорвёт на части. Тогда затрубил Хойто Зуг: "Уунннууу! Ууунннууу! Унннаэээ!" И стали от мощи его крика камни с гор падать, а от тяжести шагов его - вся земля ходуном ходить. Услышал это Урда Зуг. Поднял своё стадо, привёл его к Горлу, что его долину с долиной Хойто Зуг соединяло. А по этому горлу река текла. Большая, быстрая. Не пройти. Тогда приказал Урда Зуг своему стаду воду пить. И сам пить стал. Долго они пили. Пока всё не выпили.

Приходит Хойто Зуг к Горлу с другой стороны, устал, и стадо его устало. "Дай, думает, пойду к реке, воды попью!" Спускается со своим стадом к реке, воды попить. А реки нет. Всю воду Урда Зуг выпил. Пустое русло лежит, камни на солнце сохнут. Только стоит среди камней Урда Зуг, огромней прежнего. И стадо за ним - три солнца скачи, края не увидишь.

Жажда мучает Хойто Зуга. Ещё сильнее разозлился Хойто зуг, за то, что Урда Зуг перехитрил его. Так разозлился, что впустил в себя злую полевую мышь Галзуу Сухал, Ярость. Галзуу Сухал - маленькая, да зубов у неё прорва. Острые, и всегда растут, никогда не останавливаются. Вечно грызть надо Галзуу Сухал. Никогда она сытой не бывает. Метнулась Галзуу Сухал внутрь Хойто Зуга, и стала жилы его перегрызать. Вышла кровь из перегрызенных жил, залила глаза Хойто Зугу. Ничего не видит сквозь красную пелену Хойто Зуг, кроме Урда Зуга, врага своего лютого. Стадо Хойто Зуга устало, ревёт, отдыха просит, воды. Но не замечает Хойто Зуг. Ярость ослепила его, Галзуу Сухал.

Ударил Хойто Зуг в землю копытом, треснула земля, заревел - камни с гор полетели. Бросает он вызов Урда Зугу. Но видит Урда Зуг, что слаб противник, яростью ослеплён. "Уходи обратно в свою долину, Хойто Зуг! Не враг я тебе. Не моя вина, что в моей долине всегда солнце и сочная трава, а в твоей - только сумерки да сухой емшан. Таков Уклад. И не нам с ним спорить."

Отступил Урда Зуг на один шаг назад, предлагая Хойто Зугу дело миром решить. Но не слышит его Хойто Зуг, не видит его знаков: сильнее прежнего грызёт его жилы Галзуу Сухал, всё гуще кровь глаза ему застилает.

Трижды бросал Хойто Зуг свой вызов, трижды увещевал его мудрый Урда Зуг, трижды шаг назад делал. И с каждым шагом Солнце всё больше склонялось за гору, и на Горло опускались сумерки. "Ну, смотри, Хойто Зуг. Я предупреждал тебя!" - сказал Урда Зуг, и приказал стаду идти вперёд.

Всколыхнулось огромное стадо Урда Зуга, будто сами горные камни с места сдвинулись. И сошлись оба стада в великой битве. От рёва Хойто Зуга дрожали и рассыпались в пыль древние скалы, а от рёва Урда Зуга дрожало и покрывалось тёмными грозовыми тучами само Небо. И превращались горы в ровную каменную пустыню, и текли по ней широкие реки бычьей крови. И разбило, растоптало сытое, напоенное стадо Урда Зуга Хойто Зугову орду, голодную, усталую, да не пившую воды после долгого пути.

Увидел Хойто Зуг, что полегло всё его стадо, взревел громче, страшнее прежнего, и бросился на Урда Зуга, в последнем приступе ярости. Последние жилы ему догрызала ненасытная Галзуу Сухал, последние крупицы разума алчущей кровью ему залило.

Тогда в великой своей мудрости раскрыл себя Урда Зуг на пути Хойто Зуга, впустил его внутрь. А там вода, выпитая Урда Зугом из реки. Омыла чистая речная вода израненного Хойто Зуга, вымыла из него чёрную, яростную кровь. Успокоился Хойто Зуг внутри Урда Зуга. Уснул. А злая Галзуу Сухал в воде плавала-плавала, да и утонула: нечего грызть ей было в воде, зубы её отросли, стали слишком тяжёлыми, вниз утянули.

А Урда Зуг вылил из себя всю оставшуюся воду, вместе с кровью Хойто Зуга, вместе с останками Галзуу Сухал. И всё его стадо тоже воду лишнюю вылило. Бурный поток получился, промчался по мёртвой каменной пустыне, что после битвы образовалась, смыл всю кровь, превратил её в живительные соки, соки в землю впитались. И проросла земля сочной травой. Только по тем местам, где густые кровавые реки текли, вместо мягкой травы вырос жёсткий ковыль, и стал он цвести метёлками, напоминающими кончики бычьих хвостов, а в тех местах, куда кровь самого Хойто Зуга попала, пророс и зацвёл красными, кровавыми, как глаза Хойто Зуга, цветами емшан. А в том месте, куда останки Галзуу Сухал упали, ничего не выросло. Только камни одни лежат грудой, сухие, голые. Даже мох на них не растёт.

Лёг на это место Урда Зуг, чтобы злая Галзуу Сухал больше никогда не вышла на белый свет, и уснул. И когда он спит - просыпается внутри него поверженный Хойто Зуг, и его глазами сквозь прикрытые веки на мир смотрит. В мире ночь настаёт. Просыпается Урда Зуг - Хойто Зуг снова засыпает в нём, и на землю день возвращается.

А каменная пустыня вся заросла травами, ковылём да емшаном: в Великую Степь превратилась, и стадо Урда Зуга по ней разбрелось пастись. Вот так, говорят, было.

Время - оно переменчивое... Вот возьми ковыль. Как весна - гнётся, пляшет под ветром, качается низко - а не шуршит: мягкий, молодой ещё. А осень прилетит, замашет ржавыми крыльями - закачается ковыль, прямой, ломкий, не мягче урги, и шуршит, звенит, шелестит на ветру.

Вот так и время: то весенней зеленью мягко стелется, то царапает низкое небо иссохшими осенними стеблями. То скрывается под снегом, засыпает, тлеет. И кажется, что все, но потом опять - зелень, зелень в степи до края. Мягкий ковыль - для весны, сухой - для осени, для зимы - обломки да стерня. Так и время. Для всего - своё.

А ещё другие есть. Ворон Хирээ есть, и волк Шоно. Хирээ пролетит - и осень закончится, зимой станет. Пролетит обратно Хирээ - растает снег, превратится в воду, намочит степь - та рассердится, скажет - лах, Хирээ, зачем намочил? А сама тем временем и проснётся. Весна пришла! Видишь? Ворон - Время. А Шоно прибежит, унесёт ребёнка в степь, а грызть не станет его: вырастет ребёнок, вернётся, хорошим охотником станет. А как состарится, пойдёт в степь на последнюю охоту - встретится опять ему Шоно, и скажет - это твой вечер, а дальше ночь станет! И загрызёт старика, потому, что это не волк прибежал к нему - это Время пришло. Видишь? И Волк - Время.

И нас мимо не пройдёт, ни тебя, ни меня. Сперва Хирээ прилетал, потом однажды Шоно придёт, Круг замкнёт. А все мы - внутри, в Круге, и по одну сторону от нас всегда Хирээ, а по другую - Шоно. Вечно так было и вечно будет. Таков Уклад.

(сказка в прозе)

«…Я лежу, а осколки стекла осыпаются мне на лицо, попадая в глаза. Я щурюсь, но не пытаюсь спрятаться от них. Мне уже все равно…»

Когда-то этот огромный замок был моим. Он был красив и светел. Около забора всегда цвели деревья. В саду тянулись к солнечному свету цветы. Красивые аллеи, дорожки, выложенные из кирпича…а теперь… Теперь все разрушилось. Вот так вот просто. В считанные минуты.

Этот замок начали строить еще родители моего папы. Тогда еще на этой земле было счастливое королевство, а мой дедушка был королем. Замок возводился с огромным трепетом и любовью, поэтому даже несмотря на его огромные размеры, в нем всегда было уютно. После смерти дедушки замок перешел моему отцу. Он также заботливо относился к жилищу. Папа тоже был хорошим королем - добрым, честным, справедливым. Папа всегда шутил, что в своей жизни он любит только маму, меня, свой народ и этот замок - и все мы его огромная семья. Но война забрала папу, а мама просто не смогла жить без него. Она так долго и сильно болела…И вот я осталась одна. Конечно, моя тетя сразу забрала меня жить к себе, замок завоевали. А наш народ оказался настолько преданным, что все до единого покинули те земли.
Тетя никогда не питала ко мне особых чувств любви и заботы. Мы жили скорее как соседи, которые к моему совершеннолетию уже до смерти устали друг от друга.

Сложно осознавать, что ты в этом мире один, что тебя никто не понимает, что тебе даже не с кем поделиться своими переживаниями. Но вот мне восемнадцать. Я взрослая. Я наконец-то могу делать все, что захочу. Я в этот же день собираю вещи и бегу к нашему семейному очагу. Путь был неблизкий. Сначала я ехала на карете, потом плыла на пароходе, потом снова на карете…две версты пешком через лес…и я на месте.

Замок давно заброшен. Деревья больше не цветут. Все завяло. Но меня это не пугает, я смогу вернуть ему былой уют. Две недели я прибирала помещения, потом принялась за сад. Так, за два года я начала верить, что вернула хотя бы половину былого уюта замку. Я жила там одна, пила чай у камина по вечерам, гуляла в лесу… Я не видела людей два года..и…была счастлива.
Еще я очень любила перечитывать письмо. Последнее письмо от папы. Он писал его, когда уже знал, что погибнет. Папа просил меня, чтобы я заботилась о маме и о нашем замке, потому что я наследница. Я королева. И вот теперь я королева без королевства. Я построила свой собственный мир вокруг себя. Но мне было все равно. Я была со своей семьей. Каждый день я видела их, пусть на портретах. Я разговаривала с ними. А потом…

Потом пришел ты. Сначала я не подпускала тебя к себе. Боялась. Мне было страшно начать доверять тебе. Сначала ты приезжал ко мне редко, а потом все чаще и чаще. Первое время ты придумывал какие-то нелепые поводы-то забудешь у меня свою шляпу, то перчатки…а потом я сказала тебе, что всегда рада тебя видеть.
А помнишь самую первую нашу встречу? Когда ты появился у меня на пороге промокший до нитки. Твой конь буквально умирал от голода, и ты кормил его яблоками у меня на заднем дворе.

Все было так хорошо. Я как будто бы видела цветной сон длиной в мою жизнь. Я обрела друга. Твоя улыбка, серые глаза, похожие на туманное осеннее утро, твои слегка кудрявые темные волосы. Не знаю, что со мной происходило тогда. Нет. Знаю. Я тебя полюбила.

В последнюю нашу встречу ты пообещал прийти утром следующего дня. Я проснулась раньше солнца и пыталась заколоть свои непослушные волосы, но взгляд мой постоянно падал на ворота главного входа. Но время близилось к обеду. А тебя все не было.

Как вдруг около ворот появились люди на конях. Они были одеты в доспехи, в руках держали копья. Я очень испугалась. Только не за себя. Почему-то меня сразу посетила мысль о том, что они причинили тебе вред. Мне показалось, что ты в беде. Не помню как, но я выбежала к воротам и окаменела. У самых ворот стоял ты. Ты сказал, мне, чтобы я сдалась, чтобы покинула этот замок, чтобы спасалась…иначе…ты…меня…убьешь…

Слезы текли по лицу, я метнулась в родные стены и упала прямо в прихожей около окна. Убьешь…убивай…теперь все равно. Твое войско стало стрелять по моей крепости.

Окна трескались. Я лежу, а осколки стекла осыпаются мне на лицо, попадая в глаза. Я щурюсь, но не пытаюсь спрятаться от них. Мне все равно, что будет со мной. Мой замок покорен ровно также как и покорено мое сердце. Ты сломал мой дом, мой мир и меня.

Я наркоман и алкоголик, извечный лгун и развратник. И пусть они продолжают травить меня законами совести, в которые сами давно не верят. Пускай проклинают меня Сатаной и плюют на мои следы, пускай ненавидят, корят и оскорбляют. И пусть я в их глазах не больше, чем гниющая масса. Разве знают, они, что прячется в этой массе и чего эта масса желает? Не знают, и от того им проще и лучше.
Я все думал, когда же настанет мой последний день (день или ночь – я не был уверен в том, что я увижу напоследок). Я ждал это дня сначала со страхом, потом с тоской. В тот день, когда я понял, что «карманы мои пусты» и душа наизнанку вывернута, я понял, что не стоит ждать этого дня, точнее ночи ( для себя я решил, что это будет ночь). Не хочу, чтобы то, что я увидел напоследок, была моя убогая комната или не менее убогий мир из окна. (Мир из окна - последнее, что хотел бы видеть напоследок). Лучше уж ничего не видеть, поэтому пусть будет ночь.
Совесть моя немного ныла, но не от того, что ее задели люди. Мне совестно было только перед ней. Только перед ней. Я вдруг подумал, что стоит спросить у нее. Как послушный ребенок отпроситься у своей матери…
Нет, пусть лучше я буду не послушным ребенком. Зачем же на нее возлагать такое страдание? Ведь она будет непременно плакать. Не знаю, правда, от отчаянья или от сожаления. (Последнего я больше всего не желаю).
Я продолжал думать, хотя и понимал, что это ни к чему. Ведь мысли привязывают тебя к этому миру. А я хочу разорвать все нити. Мне ведь больше не зачем ни к чему привязываться.
Я хотел оставить ей хоть какое-то послание, но понимал, что такая память может изрядно навредить. Я даже, кажется, плакал. А все потому, что позволил себе недопустимую мысль, я представил нас вместе - на одном пути, среди безмозглых сотен, которые продолжали клеймить меня печатью грешника, но тогда мне не было до этого дела, ведь она же не была из сотни тех отреченных.
Сначала я проклинал себя за эту мысль, ведь она разом убила во мне всю прежнюю твердость. Я сидел в ванной, как чумной, в лихорадке и темноте. Я теперь уже не держал лезвие в своей руке так уверено. Вены ныли, отторгая железо и саму смерть. Как же я идиот! Мразь! Поскуда! Тварь! Ничтожная тварь, которая продолжает мучить себя и раздражать других, из-за глупости и нерешимости.
« Ну же», - уговаривал я себя.
Рука дрогнула, от напряжения, после того, как тишину развеял резкий звонок в дверь. Я будто опомнился от наваждения, но открывать не хотел до последнего. Наконец, выйдя из ванны, я почувствовал, что мне мокро и холодно. (Как давно я не обращал на это внимание). Звонки прекратились.
Я испугался, потому что вновь воцарилась прежняя тишина, которая теперь пугала меня, как маленького. Я быстро подбежал и открыл дверь, по ступенькам спускался какой-то парень. Я окликнул его, он неохотно оглянулся, а затем подошел ко мне и протянул какой-то бланк.
- Распишитесь,- сказал он устало и сухо.
Я плохо соображал, поэтому не мог ни пошевелиться, ни молвить слова. Тогда незнакомец рассердившись, прикрикнул на меня:
- Не хотите, как хотите!
- Чего? – рассеянно произнес я.
- Ну письмо вам пришло заказное. Сказано - лично в руки. Нужна только подпись, вот здесь, - он резко ткнул пальцем в пустую строку.
Я бездумно черкнул что-то на бланке, а затем забрал письмо. Мне стало еще страшнее, потому что я увидел ее имя на конверте.
Разорвав конверт, я вынул большой белый листок бумаги, на котором мелко было начертано:
«Дождись меня, никуда не уходи, не уезжай, пожалуйста…»
Я выбросил свой телефон, оборвав связь с внешним миром, после ее отъезда. Я и подумать не мог, что она пошлет мне какую-то весть, а уж тем более такую… После нашей ссоры, я подумал, что она уже никогда не вернется. Вдруг в голове промелькнула мысль:
«А ведь она могла и опоздать… Хотя нет, не могла. Кого я обманываю? Я бы не убил себя! Она бы не дала, слишком уж глубоко она прижилась во мне…»

Относись к смерти как к
небу, хоть изредка
поднимай голову и знай,
что когда нибудь пойдёт
дождь, который коснется
твоей могилы.

Т: Наши ученые(Жрущие керосин из канистры тоннами) обнаружили в лесу мегалит, который туда притащили древние рептилойды с планеты Зелёная Коза, расположенной в тысячи лет световых от нашей планеты.
Я: Конкретизируй, как он там появился и откуда приперли эту каменюку ибо мне такую в лес нужно.
Т: Как этот мегалит там появился мы хрен знаем, а вот рептилойды похоже находятся в заговоре с Американским правительством...
Я: Ну да, кто бы им визу выдал на то, чтобы сниматься в фильмах Майкла Бея "Трансформеры"?Так о чём ты там?
Т: Завтра прилетит планеты Нибиру и уничтожит Землю!
Я: Так прилетала на прошлой недели...
Т: Учёные ошиблись в расчетах и она уже близко...
Я: А куда смотрят рептилойды, кто нас спасёт?
Т: Но мы раскрыли секрет телепортации рептилойдов, но чтобы это воплотить понадобиться не менее 15 лет, ученые уже этим занимаются.
Я: Зачем, завтра Нибиру как шандарахнет и зачем бабки тратить?
Т: Кстати, 15 скрытый спутник Юпитера спасёт нашу планету от Нибиру. Тайну заговора звезд приоткрыли учёные из Альбиона.
Я: И что они делали?
Т: Они поняли, что нужно пить спирт, не разбавляя его водой.
Я: Опять изобрели велосипед! Так что насчёт новостей про Рептилойдов?
Т: А у нас экстренный выпуск и вот что мы расскажем сегодня:
Мужчина напился водки и пол дня разглядывал планету Нибиру в водопроводную трубу, после облился зелёнкой и говорил, что принадлежит к высокоразвитой расе рептилойдов…
Я: так нужно пока с этим заканчивать, чтобы так не кончить.

—Шхуна "Мечта"! Тфу, что за сосунок наш капитан. Пират, так его не ладно, — ругался , шагая широкими шагами, каждый ровно на длину его слова, Боцман— правая рука капитана.
Да, капитан был еще юн, мечтатель, хотя в деле никто не мог его упрекнуть. Как мирились эти два человека в одном, мог знать лишь он сам. Говорят, что его мать была утонченная аристократка, жаждущая приключений и риска. Наверно намешалось много чего в крови нашего капитана. Имя тоже было под стать РАмис.
Шхуна с минуту на минуту готовилась к отплытию, и Боцман , и капитан Рамис, каждый в своем понимании вопроса о подготовке, делали обход. Команда же ждала с нетерпением этого громкого "Вперед!". Каждый рисовал свою мечту, свой мир приключений и лихолетий. Душа пирата оживала лишь на море, там, где не видно горизонта, где ты один на один со стихией.
— Вперед!— скомандовал капитан Рамис.
Боцман кивнул в знак согласия или примирения с тем, что есть. Все нормально, а остальное будем исправлять по ходу. Есть в команде новички, за ними нужен глаз да глаз.
—Ураааа, "Мечта" вперед! —ликовала команда.
А может капитан и прав в выборе названия? А мечта то она есть у каждого, даже самого отпетого мошенника.

Я не разговариваю с тобой. Не знаю ровно ничего о твоем настоящем. Счастлив ли ты? Вспоминаешь ли? Скучаешь? Боюсь, ответов мне не получить. Меня приводит в смятение и тревогу любая мысль, связанная с тобой тонкой, невидимой ниточкой. Мне её никак не оборвать. Поверьте, я пыталась сотню тысяч раз, искренне проклиная, что когда – то тебе ответила премилым сообщением. Божье ты мое наказание, кара за всё плохое, что я сделала людям за свои 23 года. Когда же ты оставишь меня? В смысле, когда, наконец, закончится бесконечный, каждодневный, хаотичный поток мыслей о тебе? Не могла ведь я в жизни кого-то так сильно обидеть …

Упаси Господь, ты объявишься. Реагирует не просто каждая клеточка моего тела - мой уютный, спокойный мир переворачивается и слетает с рельс к чертям. Страшно: сердце колотиться, дыхание сбилось, руки трясутся, голова (предательница!) начинает плохо соображать. Признаться, думала, что моя психика намного устойчивее. Справедливости ради хочу отметить, что перепробовала, перечитала, пересмотрела я немало методик по устранению своей «головной боли». Лишь бы только не хроническое. Помолюсь за это.

Если когда-нибудь случится, что ты мои слова поймешь именно так, как я подразумевала, боюсь, случится что-то немыслимое. К примеру, ад замерзнет, с неба вместо снега посыплются мармеладки, динозавры воскреснут. А самое жуткое, что я еще задумаюсь над тем, чье присутствие в жизни губительнее: твое или динозавров.

В общем, элементарное, человеческое понимание - невозможное явление в наших не без того осложненных всевозможными жизненными обстоятельствами отношениях.

Процесс самого общения – тема вообще отдельная. У нас лимит доброжелательности и расположенности друг к другу – минут 5- 10. Если случается, что мы поддержим непринуждённую беседу более назначенного лимита, значит, система дала сбой – либо пьяна я, либо ты, либо оба. В здравом уме мы, как правило, как два суриката в дикой природе.

Так вот, по традиции сценарий наших разговоров заранее написан нашими же предрассудками, укоренившимися манерами общения, особенностями характера, что противоположны вплоть до взаимоуничтожения. Любопытно: ты наизусть знаешь перечень всех мелочей, которые я всем сердцем ненавижу (уверена – у тебя даже в кармашке лежит список на случай следующей нашей беседы), и, соответственно, ничего не пропуская, по пунктам, на бис повторяешь снова те же ошибки.
Например, вот, задаю я вполне конкретный вопрос – «почему?», на который предполагается ответ – «потому что …» . Но ты, ты стоишь как неподготовленный студент перед преподавателем, и, чтобы не схлопотать двойку, начинаешь нести абстрактную чушь в надежде на то, что пронесёт. И вот, в один момент не без того уставший преподаватель устает слушать, и, без какого-либо намека на «понять и простить» ставит ему двойку. Заслуженно? Заслуженно.

А бывает временами у тебя внезапный порыв заботы. Ты участливо спрашиваешь, почему я не сплю ночами, отчего я стала такой нервной и плохо ем. Серьезно? Ты правда хочешь знать, кто всему виной? То есть, совсем никаких вариантов нет? И вот на этом самом месте меня замыкает. Не то, чтобы я злилась, но если бы ты умирал, а в руках у меня было что-то, что спасет тебя, я бы это выкинула. Хладнокровно, показательно, расчетливо. Вот так ты пробуждаешь, как вулкан, мою сучью натуру.

Эх, стереть бы с жизни моей фрагмент, где появляешься ты. Заноза души моей доверчивой. Настигшая карма в обличие молодого парня с большими, серыми глазами, в которых, вероятно, есть что-то гипнотическое (иначе я не могу объяснить того факта, как быстро повязла в этом болоте). Ты не пассажир моего поезда, что зашел и вышел через какой-то промежуток времени на определенной станции. Ты тот, кто выходя, окидывает взглядом будто прощаясь навсегда, будто я имею значение, будто я что-то поистине важное. И вот, я вижу на твоем лице сожаление, на минутку вспоминаю о нашем хорошем, хочу остановить тебя, попросить еще проехать со мной немного. Но, прикусив губу, молчу. Мне хочется заплакать, хочется, чтобы ты, увидев мои слезы, вернулся, прижал к себе, пообещав больше не уходить. Но я сглатываю этот комок, отворачиваюсь, чтобы ты не догадался. И тогда ты незамедлительно сходишь с этого поезда. Я чувствую холод, обильным потоком соленых слез я пытаюсь смыть боль. Будто в моем сердце образовалась черная дыра, что поглощает всё хорошее, что во мне есть, а я не могу остановить это. Знаешь ли ты что наделал? …

На, вот, держи пистолет, возьми, возьми, смелее. А теперь направь его на меня и пристрели. Но пристрели так, чтобы скорая не успела меня спасти. Стреляй в сердце, стреляй в голову. Ну же, не тяни. Что такое? Жалко стало? Да брось, оставь эмоции … Всё равно то, что делало меня живой, ты уже убил ранее, а теперь осталось дело за малым. Не убьешь, значит? Что же, хорошо. Тогда я сделаю этого сама. Но ты ведь не отдашь пистолет, не позволишь, верно? Ах да, точно, ты же герой, благородный рыцарь, что спасает глупеньких принцесс …

Ты страшный человек. Ты делаешь больно даже своей добротой, даже любовью ранишь, палишь крылышки, будучи уверенным, что это во благо.

Осточертели твои выходки. А знаешь, что я сейчас имею в виду? Ведь позже, спустя время, ты снова попадешь в мой поезд. Сценарий расписан. Круг замкнулся. Я в аду.

Эпилог

Я не разговариваю с тобой. Не знаю где ты, всё ли у тебя в порядке. Я потихоньку выздоравливаю, стала есть нормально и спать. Но, знаешь, я по-прежнему думаю о тебе, находясь каждый день в ожидании твоего возвращения. Может, на этот раз ты не вернешься уже? …


© Copyright: Анастасия Логушева, 2018

Шли как - то два путника по одинокой дороге. Идут, идут и вдруг видят, что дорога закончилась. Говорит один из них :
- Надо вернуться, а то ещё заплутаем.
Другой молча пошёл дальше.
- Ты куда? Тут же дороги нет, - удивился первый.
- Ну как же нет? - улыбнулся другой и указал на свои следы, - так вот же она.

Сколько неведомых дорог страшат меня. Сколько
раз я сбивался с пути и
блуждал. Звезды
очаровывали меня, а тьма
наводила ужас. Твоё имя стало моей молитвой. Сила твоего слова
внушала мне уверенность, сила твоей надежды наполняла меня светом изнутри, сила твоей любви разгоняла мрак, который сулил мне погибель.
Без тебя я бы исчез.

Когда - нибудь я признаюсь, что ты стала моей бессонницей. Когда-нибудь я непременно
скажу, что дыхание моё
зависит от тебя. Когда-
нибудь я прошепчу, нет,
прокричу, чтоб ты
непеременно услышала,
что я люблю тебя.
Надеюсь, это "когда-
нибудь" наступит скоро...

А где-то внутри нас живут
маленькие ангелы,
которые тянутся друг к
другу. Но что это за
губительная сила, которая
не даёт им дотянуться?
Ааа, кажется,
вспомнил...гордость .