Прозаические миниатюры

Жила-была в лесу Кукушка с птенчиками - кукушатами. Были они совсем маленькими и постоянно открывали ротик, говоря: "ку", это означало, что кушать они хотят. Мама их и кормила, и заботилась день и ночь, днем от лютого зверя оберегала, а ночью от холода своими перышками укрывала. А уж как нарадоваться не могла! Всем в лесу говорила:
-Мои деточки самые любименькие, мои деточки самые хорошенькие! Какие они смышленые, какие они веселенькие!

И вот птенчики подрастать начали и уже требовали еды у матери:
-Кук! Где еда, маманя, тут?
Кукушка только крылышками перебирала, мол, сыночки, мои дочки, кукушата дорогие, сейчас слетаю, принесу вам еды самой вкусной! Вы же мои сладенькие, ненаглядные!

Ещё подросли кукушата. Стали смотреть на других птиц да нахваливать:
-Смотри, мамаша, как мама- Соловей поет! Весь лес ей аплодирует! А дети её какие гордые, крутые! Конечно, у них же вон какая мама, а ты и петь-то не умеешь, "Ку-ку" да "Ку-ку", только две ноты и знаешь.
Вздохнула Кукушка:
-Ваша правда, не умею я петь, но зато как же я вас люблю! Зачем мне слава, когда у меня есть такие деточки, самые красивые, самые любимые!

Посмотрели кукушата в другую сторону. А там Орлиха с орлятами, никому не даёт подойти к детям, заклюет. Удивились кукушата:
-Вот это смелая, сильная мама! А наша только жучков - паучков клевать может да ещё нас этим же и кормит. Орлиха - то большие куски мяса домой носит, а наша?
Заплакала Кукушка горько:
-Зато вы у меня всегда сыты были, видите, какие миленькие лапушки выросли!
Настала ночь. Никак не спится кукушатам: и перья у мамы не такие нарядные, как у Попугая, и хвост не такой, как у Павлина, и не общительная, как Сорока... Вдруг кто-то мимо пролетел и страшным криком "Ух!" напугал их. Хотели прижаться к маме, а она в уголок забилась и плачет.
-Кто это, мама? - дрожащим голосом спросили кукушата.
-Это Сова, детушки. - тихо сказала кукушка.
-Какая красавица эта Сова! А глаза, глаза какие! А голос! Наша мама с мааааленькими глазками. И не красива совсем. Ах, Сова, ах, дорогая, и чего не ты наша мама?

Пока кричали похвалу Сове, выпали из гнезда.
-Мама, мама, подними нас обратно!
Но мама не ответила. Смотрят кукушата - летит их мама с ветки на ветку и горько рыдает, рыдает, слезы на землю капают, капают.
-Мама, вернись, мы же пошутили!
Еще сильнее стали падать слезы у Кукушки.
-Мама, не нужна нам другая мама, вернись!
Так бежали они до самого утра, без сил упали и уснули.
Проснулись, когда солнышко грело землю. Орлята летали по небу со своей мамой - Орлихой, мама - Соловей учила своих деток петь, воробушки играли со своей мамой в пятнашки, мама - Аист украшала гнездо с птенцами. Сова закрыла глаза и спала.
Только не было мамы Кукушки. Куда она делась? Смотрят, а по лесу, где падали мамины слезы, цветы чудесные растут! И все птицы залюбовались, какие они красивые и назвали их кукушкины слезки.
Сколько не звали маму кукушата, она не вернулась к ним, хотя поговаривали, что приглядывала за детьми, чтоб никто их не обидел. Жили они то с певицей Соловьем, то с Орлихой, то с воробушками, да только никто им маму не заменил. Никто так не радовался, не хвалил, по головке не гладил. Но всегда в лесу раздавалось печальное
"Ку - ку, ку - ку", чтоб кукушата знали, что их родная мама помнит и любит, но вернуться не может, потому что она с маленькими глазками, скромна, да еще и петь не умеет.

Было это в давние-давние времена, когда учебников не было, а по земле ходили-бродили части речи невиданные: существительные, прилагательные и другие, которые всем встречались, но мало кто их знал.
На одной опушке в красивой избушке жила Елена Премудрая. Узнала она, что части речи по миру скитаются, и решила их вместе собрать в одну книгу-ларец, а потом назвать её учебником «Русский язык». Махнула она правой рукой, вмиг явились перед ней Местоимения.
- Кто вы? — спросила Елена Премудрая.
- Мы — Местоимения. Заменяем имена и названия.
- А как вас по отдельности зовут?
- А зовут нас: Я, ТЫ, МЫ, ВЫ, ОН, ОНА, ОНИ, ОНО.
- Приглашаю вас, часть речи Местоимения, проживать в книжке-ларце, учебном дворце! — предложила им Елена, и тут же они заняли свое место в учебнике.
Махнула красавица левой рукой. Толпа набежала, все кричат, шумят, доказывают, что именно они и есть главная часть речи. Решила Елена, что не справиться ей с такой толпой, и разделила их на две группы. Одна группа стала одушевленная. «Пусть себе кричат», — подумала Елена. А другая — неодушевленная, молчуны.
- Вы кто? — спросила Елена одушевленную группу. И услышала ответы: «Люди», «Птицы», «Звери», «Насекомые», «Рыбы» (да-да, в сказках рыбы тоже умеют говорить).
- А вы что? — обратилась Елена к другой группе, неодушевленной. И вмиг они превратились в овощи и фрукты, посуду, мебель, домики, деревья, ягоды. А главное — молчат все.
- Как же вас много существует! — удивилась Елена, — а посему и те, и другие наречетесь вы Существительными, частью речи, которая обозначает предмет и отвечает на вопросы кто? что? Итак, Существительные, прошу вас в учебник-ларец, это будет ваш дворец.
Нашли место в учебнике «Русский язык» и хвастуны — Прилагательные. Они наперебой рассказывали Елене, какие они бывают: весёлые и грустные, светлые и темные, белые и чёрные, добрые, скромные, нежные, смелые... Елена еле успевала каждому задавать вопросы: «Какой? Какая? Какое? Какие?» Существительные постоянно подбегали к Прилагательным, доказывая, что Прилагательные — это признаки предметов. Наконец, так сдружились, что друг от друга никуда. До сих пор дружат.
А лучшие работники Глаголы явились к Елене кто как мог: кто шёл, кто плыл, кто бежал, кто летел, а кто и прикатился. Елена им так и сказала: «Вы — Глаголы и обозначаете действие предмета». А они ей в ответ: «Что делать? Что сделать?»
- Об этом вы спросите у Существительных, какие же вы, Глаголы, трудолюбивые! — изумленно воскликнула Елена.
А когда все устроились по своим местам, Елена Премудрая на ларец цветы посыпала. Все части речи скрепились в один учебник и украсились гладкой обложкой. Много времени с тех пор прошло, а я всё ношу учебник «Русский язык» у себя в портфеле и знаю, что части речи теперь не заблудятся и не потеряются на нашей большой земле, потому что их сама Елена Премудрая собрала вместе в книжку-ларец, знаний золотой дворец!

В одном волшебном царстве, в сказочном государстве жил-был царь. И было у него три сына. Пришла пора сыновьям жениться. Двое старших себе сами невест выбрали, а младший Иван - царевич решил в социальных сетях познакомиться.
Много ли времени, мало ли продолжались его поиски, про то неведомо, да только нашёл он все - таки красавицу и умницу, Еленой Прекрасной она звалась.
Узнала про переписку влюблённых злая баба Яга. Наслала на их компьютеры вирус невиданный да и разлучила Ивана-царевича с Еленой.
Дни и ночи проводил время с думой невеселой возле компьютера Иван. Ничего не придумал и решил героев сказочной страны попросить о помощи.
Приходила смотреть неполадки Лиса Патрикеевна, все хотела вирус из компьютера хитростью выманить. Уж и пела она, и плясала возле него, не поддался вирус. Ничем не помогла, зато за услуги взяла плату за троих.
Серый Волк сильно злился возле компьютера, скрежетал зубами и пару раз мышку грызть пробовал. Наконец взвыл и ушёл. Про деньги и не вспомнил.
Михайло Потапыч, местный богатырь, по клавиатуре так с досады ударил, что государство едва не лишилось чудо - техники.
Заплакал тут Иван-царевич оттого, что не видеть теперь ему по скайпу взора нежного, не принимать в "Одноклассниках" подарочки милые, не читать по электронной почте письма нежные да ласковые от Елены Прекрасной. Как вдруг голубка сизокрылая влетает к нему в окно и говорит человеческим голосом:"Долго ты, Иван царевич, плакать будешь? Отойди ты от неживого своего компьютера да ступай к людям, там тебе помогут".
Обрадовался Иван, вышел со двора, а ноги его сами понесли навстречу счастью. Встретил он свою любимую Елену Прекрасную, и стали они жить-поживать да добра наживать. А компьютер бабе Яге отнесли, она до сих пор над ним колдует, вирус извлекает. А нечего было цифровые технологии отварами пичкать!

Над землей, распластав черные крылья, летела ночь. Она знала, что люди ждут ее. Рабочий день их утомил, и они благодарно ждали покоя в одно и то же время. Ночка не могла позволить себе опоздания.
Когда-то вдвоем с братом они весело играли на белоснежных облаках, смеялись, пели и любили смотреть вниз на людей. Они очень любили людей, такие они были разные.
С возрастом сестра и брат поняли, что хотят землянам помогать. И Боги наделили их властью: брат День, веселый и неугомонный, освещал людей солнечным светом, грел своими сердечными лучами всех, кто жил на прекрасной земле. Сестра же была другая — ласковая и мечтательная, она тоже хотела добра для людей, видела, как они устают за день, сколько у них было забот и хлопот! Так и без сил остаться можно!
И решила Ночь дарить людям тишину и покой, ласку и свою юную влюбленность. Мечтателям посылала она сны, в которых подсказывала путь воплощения их мечты. Больных и несчастных утешала и давала силы. А еще слушала просьбу каждого человека. Ведь когда все спят, слышно голос страждущего и просящего, которому не до сна. Встречались регулярно брат с сестрой. Уходит сестра — брат ей на смену идет. Уходит брат — сестра к людям летит. А люди привыкли их встречи утром и вечером называть.
До сих пор брат с сестрою всех берегут, всем помогают. А мы, земляне, благодарны им. Вот и сказку о них сложили!

Жил - был на свете Одуванчик. Любил он по утрам пить прозрачную росу, слушать птичьи песни и загорать на солнышке. Лишь об одном он мечтал - когда - нибудь отправиться в путешествие. Проходили дни, Одуванчик вырос большим и красивым, но мечта так и оставалась мечтою. Узнали об этом птицы и стали чирикать, смеясь над Одуванчиком:
-Глупый, ты никогда не сможешь путешествовать, у тебя же крыльев нет.
И старый кудрявый вьюн с ними согласился:
-Нет, не сможешь, ведь надо быть изворотливым и хитрым, как я. Посмотри, я весь забор уже обвил, а ты стоишь на одном месте, гордец и упрямец!
Одуванчик отвернулся от обиды и тихонько вздохнул.
"Что же делать?" - подумал он и посмотрел на солнышко. И тут солнечные лучи обогрели его и превратили лепестки в белые парашютики.
-Мечтай, - сказало Солнце, - и ты будешь счастливым! Ты полетишь далеко-далеко, как птица, и старый ворчун Вьюн будет с земли смотреть на тебя.
Подул тёплый ветерок, и в этот момент Одуванчик понял: "Я лечу!!!"

Ясное, солнечное утро. Весёлый, озорной луч бежит по родимой тропинке в счастливое детство, где каждый неказистый кустик, придорожный камешек, скользящий звук имеет теперь особое, почти сакральное значение. Петляя через берёзовую рощу, он ведёт к чистой, прохладной речке. Её звонкий голосок будит во мне самые светлые, самые добрые воспоминания.
Спешу вдоль берега на песчаный пятачок – место ребячьих утех и забав. Неподалёку, в ста метрах от него, причалена лодка отца. Немного рассохлась старушка, но ещё жива. Сажусь за вёсла и гребу на другой берег, к раскидистой плакучей иве. Под сенью её ветвей на пару с батей я учился ловить рыбу, находить в прибрежных ямках раков, варить донскую уху, слушал забавные рыбацкие истории и байки.
Здесь, на вечерней зорьке, прошло моё первое свидание. Помню полыхающее ярким пламенем синее небо,голос соловья, тихий шёпот прибрежных волн и то, как сильно билось моё сердце во время невинного, трогательного поцелуя. Берег зарос камышом, осунулся, но запах чистой, восторженной любви остался до сих пор.
Так захотелось прилечь, окунуть свой взор в синее, бездонное небо и побыть наедине со своей юностью хотя бы несколько часов. Однако рассветный луч зовёт на пригорок в сосновый бор, и вот я уже слышу добрый, весёлый голос мамы. В её руках полная корзина зеленушек и шампиньонов. Искренне удивляюсь тому, как она смогла собрать так много грибов, обнимаю и радуюсь вместе с ней лесной удаче. Счастливые и довольные, мы возвращаемся домой.
Чувствую насыщенный запах жареной картошки с грибами и мятного чая, доносится шум воды на кухне. Пора вставать, жена зовёт завтракать. Благодарю Бога и милый, приветливый луч за чудесное путешествие в прошлое, иду умываться. Жизнь продолжается. Здравствуй, новый день!

Капризна и непредсказуема нынче зима, оттого и на душе хлябь серой тоски. Только вчера светило солнце. Серебристый, пушистый снег радовал сердце своей первозданной чистотой, звал ребят на улицу открыть сезон зимних забав и игр. Сегодня льёт холодный, промозглый дождь. Дома и дворы насупились. Весёлый снеговик превратился в лужу, ставшую сиротским приютом для старого ведра, рыжей морковки, облезлой метлы и сосновых шишек.
Не успели кустарники и деревья примерить свои изысканные наряды, как лишились не только щедрых подарков зимы, но и доброй мечты стать частью волшебной сказки. Голая роща, едва ощутив прилив восторженных сил, снова впала в тягостную хандру. Небо затянуто мрачной рогожей и, похоже, надолго. Нахохлившись, вороны изредка решаются издать голос протеста, но он заглушается колючим ветром и тает вместе с остатками снега.
Осторожная белка решила перепрятать свои запасы подальше от посторонних глаз. Её соседка, задумав поживиться чужим добром, отважилась стащить пару-тройку хозяйских желудей. Отчаянная попытка закончилась потасовкой, которую прервал лохматый бродячий пёс. Сделав доброе дело, он поспешил ко мне.
Совсем расстроился уходящий декабрь, но мы не теряем надежды. Время от времени поглядывая друг на друга с улыбкой, идём под большим зонтом навстречу счастливому, снежному Новому году.

Был в гостях Амиго!
Природа... Новогодний город.. тишина и ледяная Волга.
Не мог нахвастаться оприглашении к празднику,
Кремлёвской Ели ...там ждут стихи! Но это полбеды!

Из Минобрнауки на электронку,цытирую:Уважаемый Амиго,
просим расмотреть ...если кратко...включить стихи в образовательную школьную программу ...! Во как лихо!

Из Мариинского театра открытка и билет о приглашенье для двоих,
Прийти увидеть Белых Лебедей!

Ждал долго письмо от красавицы турчанки Мелис Сезен, прислала откровенное...
Поверьте в шоке,как и Вы читатели! Цитировать не буду,Поймите личное!Уф...

Уже мечтает,что 20.. году Народного Заслуженного,читатель не вру!
Волга-Матушка река не выдержит
потока приглашений,
В стихии разольются берега...когда приедут на "родину подсолнечных полей" туристы!

-- Алло! ...Стопэ....Амиго!
События не торопи,всё это будет когда город Вольск отметит 250 юбилей!
Стихи оставь ... обедать будем!
-Что на обед!?
--Твой любимый плов и винегрет!

Лето выдалось необыкновенно щедрым на солнце и на обилие душистых трав в полях, пахнущих мёдом. Вот только канун праздника Ивана Купалы обещал удивить непогодой. Небо, обычно ясное и светлое, ныне переливалось, словно жар в печи, предвещая грозу. Воздух был густой и сладкий от цветущих лугов. Катерина то и дело подходила к окну и смотрела вдаль, на широкое поле, где травы перекатывались волнами, послушные воле ветра.

Она чувствовала в груди смутное и непонятное томление — словно для полного вздоха не хватало воздуха. Видно, из-за цветов, что раскрылись в ожидании дождя, спеша отдать свой ароматный дух и отнимая ясность ума. А хмурое небо лишь усиливало тревогу. Катерина старалась побыстрее управиться с домашними делами. Был уговор с подругами пораньше отправиться к Чёрному озеру. Надо было успеть собрать цветов да сплести венки для гадания. Венок себе Катя хотела особенный, неповторимый, чтобы ни у кого такого не было. Уж очень ей не хотелось засидеться в девках. Матушка с батюшкой её не неволили, замуж не торопили. И будь её воля, она бы и сама никуда от них не ушла, но куда от людских пересудов денешься? Катерина пригладила волосы, накинула платочек, что батюшка с ярмарки привёз, и выскочила во двор, туда, где звучал звонкий девичий смех...

---

— Катя, ты опять?
—Прости, ты что-то сказал? Я...
—Ага. Ты опять где-то, но не здесь, Кать. Ну сколько можно! Давай сходим к врачу, твои эти провалы уже пугают.
—Саш, не преувеличивай. Это всё усталость, в последнее время много работы, не высыпаюсь. Но мы же с тобой скоро в отпуск! Вот отдохну — и сил наберусь. Там природа, романтика... Саш, ну не дуйся. Я тебе обещаю: не пройдёт — вернёмся, и я сразу к врачу. Честно-честно! Обещаю.

Катя приподнялась на носочках и поцеловала молодого человека в лоб. Легко, беззаботно и очень убедительно. Словно ставила точку в их разговоре. Александру только и осталось, что вздохнуть и сделать вид, будто поверил. Сердиться на Катю у него не было сил — слишком уж нежным и лёгким человеком она была. Да к тому же — дорогим, любимым, родным. «Ладно, — подумал Саша. — Не пройдёт, сам возьму за руку и отведу».

---

Турбаза «У Чёрного озера» встретила их стилизацией под древнюю славянскую слободку: бревенчатые избушки с коньками на крышах, резные наличники, а на окнах — ослепительно белые занавески и алая герань на подоконниках. На площади стоял даже колодец-журавель, его серая «шея» высоко вздымалась к небу. Но едва Катя переступила порог своего номера, как её отбросило назад, прямо в Александра. В ноздри ударил густой, сладкий запах мёда и душистых трав, а в ушах на секунду отозвался звонкий девичий смех.

— Ты как? — поддержал её Саша.
—Ничего... Пахнет странно, — выдохнула она, не решаясь сделать вдох. Пахло непривычно и в то же время навязчиво знакомо. Словно этот запах шёл не извне, а из самой глубины памяти.

---

Хмель, полынь, ромашки — Катерина набрала целую охапку для венка. Да у всех такие же будут, а ей хотелось, чтобы от её венка сама судьба глаз отвести не могла, чтобы его первым выбрала. Девушки разбрелись по полю, а Катя решила спуститься к озеру — поискать ещё цветов. Небо продолжало хмуриться, но ветер поутих, и мир, получивший передышку, наполнился стрекотом кузнечиков да птичьим щебетом. Одна из подруг затянула песню, её подхватила вторая, третья — и вот над гладью озера поплыл звонкий, переливчатый напев. Катерина вздохнула и хотела было повернуть назад, как вдруг её взгляд привлёк красный огонёк. Недалеко от камышей, почти у самого берега, алел мак, покачиваясь на тонкой ножке, будто поджидал её. Катерина, не задумываясь, нагнулась и сорвала его.

---

— Саш, я вот о чём подумала. Ты только не смейся, ладно?
—Обещаю. Ну рассказывай, что там такое, над чем я не должен смеяться.
—Я постоянно чувствую, будто я... как будто я — это не я. Нет, ну правда! Такое чувство, будто во мне живёт кто-то другой. И в то же время... кто-то очень близкий, родной. С тобой такое случалось?
—Ну... — Александр сморщил нос, потом почесал затылок. Катя видела: он не знал, что ответить. Он явно никогда не испытывал ничего подобного, но сказать об этом прямо не решался и теперь подбирал слова, чтобы её не расстроить.
—Не, ну я, конечно, иногда не могу вспомнить, чем закончился, а самое главное — когда, вечер. Это когда мы с парнями... ну, ты сама знаешь. Но чтобы внутри ещё кто-то поселился... такого, Кать, не было.
—Мне, наверное, точно надо к врачу. Я боюсь, Саш. Вправду, сильно боюсь.
—Обязательно сходим. Вот вернёмся... А хочешь, вот прямо сейчас? Всё бросим и назад, в город.
—Нет, ну что ты. Сейчас не надо. Сейчас нам за цветами пора, будем с тобой, Сашка, венки плести и желания загадывать. — И Катерина засмеялась, но смех её звучал как-то фальшиво.
—Ну, венки так венки.
—Я хочу, чтобы у меня самый красивый был. Чтобы краше его... — И Катя замолчала.

---

Чёрное озеро в ночи и впрямь оправдывало своё имя. Вода в нём стояла тёмная-претёмная, густая, как смола, и не отражала ни месяца, ни огней, а, казалось, всасывала их в свою холодную глубь. От воды тянуло сыростью да тиной, пахло мокрой травой и чем-то ещё — древним и забытым.

По берегам, на отмелях, пылали купальские костры. Рыжее, живое пламя лизало тёмное небо, а искры, словно рои золотых пчёл, кружились в поднебесье. Сквозь дымное марево да пляшущие тени лица казались незнакомыми, будто подменились — не девушки это были и парни, а духи леса, вышедшие на берег. Воздух был густ от запаха дыма, горькой полыни и мёда. А над водой плыли звонкие песни, смех да приглушённый шёпот.

Настал черед пускать венки. Девушки, затаив дыхание и загадав заветное, подходили к самой воде и отпускали свои сплетённые судьбы на волю волн. Одни венки весело кружились у берега, суля ещё год в отчем доме, другие пугались, залипали в тине и тонули, а самые счастливые уплывали в самую даль, к самой сердцевине озера, где тьма стояла непроглядная.

Настала очередь Катерины спросить о своей судьбе. Среди скромного золота ромашек и серебра полыни её венок пылал, словно уголёк, — всё из-за того самого алого мака, сорванного у самой воды. Когда Катя наклонилась, чтобы отпустить его, ей почудилось, будто от мака исходит не свет, а жар, ладони словно опалило. Её венок не стал мешкать с прочими, не прибился к берегу. Он, словно ладья, обретя невидимый ветер, поймал струю и уверенно, быстрее всех, понёсся прямо в сердце ночи, на самую середину озера. И тут тёмные воды расступились перед алым пожаром, приняв его как давно ожидаемую дань. Катерина вскрикнула.

---

— Кать, послушай, может, хватит? Мы с тобой уже всё в округе облазили. Тут цветов на десять венков хватит.
—Нет, Саш, ты не понимаешь! Мне нужно что-то особенное, не как у всех. Ой, да разве вам, мужчинам, объяснишь? Это как с платьем. Приходишь на праздник, а там ещё две в таких же. А ты ночи не спала, все магазины обегала, образ подбирала. А потом стоишь, словно штамповка. И тебе, и другим уже не до веселья.

Александр покивал, делая вид, что понял. Решил не усугублять и просто идти дальше — Катерина явно пребывала в хорошем настроении, а раз так, почему бы и не получить от прогулки удовольствие?

---

Почерневшее небо внезапно разорвала надвое ослепительная молния. Её острое лезвие на мгновение рассекло тьму, высветив гладь Чёрного озера — тревожную и неподвижную. Катерина вытерла слёзы, что подступали снова и снова. Исчезновение венка не поддавалось ни одной из известных ей примет. Он не задержался у берега, не кружился в хороводе других — словно камень, разом пошёл ко дну, исчез в чёрной воде, будто его и не было. Ушёл на дно, унося с собой её заветные мечты. Она заметила, как переглянулись подруги. «Не к добру...» — успела мелькнуть мысль, и холодная тяжесть на сердце подтвердила дурное предчувствие.

---

— Всё, Саш, я готова!

Александр обернулся на голос Катерины. Она больше двух часов колдовала над охапкой цветов, что они с таким трудом насобирали по берегу озера. Девушка заплела волосы в две косы, надела белый льняной сарафан — современный, но удивительно гармонично вписавшийся в её вечерний образ. Голову украшал венок из белых ромашек, серебристой полыни и забавно топорщившихся колосков, что весело подпрыгивали при каждом её движении. Но сердцем всего этого великолепия был мак. Неизвестно, когда и где она его раздобыла, но он алел в самом центре венка, и от его дерзкого пятна щёки и губы Катерины казались ещё алее, ещё соблазнительнее.

Саша почувствовал то волнение, что исходило от неё. Она и сама словно светилась изнутри, и была в этот миг до невозможности хороша.

— Ну, пошли. — И Катя водрузила на голову Александра скромный венок, что сплела специально для него.

— Подожди. — Саша притянул девушку к себе, и забавно топорщившиеся колоски из её венка щекотали ему лоб и нос. Он смешно сморщился, но всё равно нежно поцеловал Катю. — Вот. Теперь пошли.

---

Катерина в последний раз взглянула на тёмную гладь озера, что так беззастенчиво поглотила её мечты, и, тяжело вздохнув, повернулась, чтобы догонять подруг. Ветер стих, и в неожиданно наступившей тишине её имя прозвучало так же чётко, как удар колокола.

— Катерина...

Она обернулась. На мшистом валуне у самой кромки воды сидел юноша. Его тёмные, почти чёрные волосы были влажными, будто он только что вышел из воды, но на них не было ни капли. Лицо — бледное и утончённое, с высокими скулами и глазами, тёмными, как самая глубь омута. Он был одет в простую рубаху из чего-то серого и мягкого, что сливалось с вечерним туманом, поднимающимся от озера.

— Прости, что потревожил, — голос у него был низкий, глуховатый, и в нём слышался шелест камыша и тихий плеск. — Я не смог устоять... думал, что это подарок... мне. Хотя с чего бы... Вот, забери. Я не должен был...

Он протянул руку. В длинных холодных пальцах лежал её венок. Тот самый, с алым маком. Но теперь цветы в нём казались живыми, лишь слегка тронутыми влагой.

Катя, заворожённая, сделала шаг вперёд.
—Ты... ты его достал? Но как? Он же утонул...
—Да, он был самый красивый, особенный, — тихо признался юноша, и его взгляд опустился. В его позе была странная, нечеловеческая грация и печаль. — Прости. Он был так ярок... так горяч. Я не смог удержаться. Он привлёк меня, как огонь привлекает мотылька. Но я не должен был трогать чужое...

Он протянул венок ближе. Его пальцы коснулись её ладони, и прикосновение было ледяным, заставляя Катерину вздрогнуть.

— Я не знаю, кто ты, — прошептала она, забирая свой венок. — Не видела тебя раньше. Ты из какой деревни?
—Я тот, кто живёт в озере, — уклончиво ответил юноша, и в уголках его губ дрогнула печальная улыбка. — А ты... ты пахнешь солнцем и полевыми травами. Таким здесь не место. Спеши к своим. И... прости меня.

Прежде чем она успела что-то сказать, он развернулся, собираясь уходить.
—Подожди, не уходи! — Катерина удивилась собственной смелости, но расстаться вот так, сразу, она не хотела. Она словно тонула в глубине его бездонных глаз. — Как звать-то тебя?
—Чёрен. А твоё имя я знаю, мне венок прошептал.

Катерина слушала чарующие звуки его голоса и отказывалась верить. «Какой водяной, откуда?» — мелькнуло в голове. Но решила не перечить: нравится ему насмехаться — и пусть. Ночь такая, полная волшебства.
—Так может, пойдёшь с нами? Сейчас через огонь прыгать будем. Составь пару, не откажи, — и Катерина улыбнулась.
—А не забоишься? — спросил Чёрен. — Я ведь тебя потом с собой заберу.

Но Катя его уже не слушала. Надела венок на голову, красный огонь мака вспыхнул, заалел жарким пламенем, отдавая тепло и путая мысли.

---

Рука в руке, Александр и Катерина вышли из-за деревьев к главной площадке турбазы. Всё было не так, как представляла себе Катя, но дух праздника всё же витал в воздухе. Вместо диких костров на отмелях горели аккуратные чаши для огня, расставленные по периметру деревянного настила. Вместо старинных песен из колонок лилась акустическая фолк-музыка с гуслями и свирелью — приятная, но чересчур громкая и искусственная. Гости, в основном молодые пары и семьи с детьми, жгли покупные «купальские» венки, фотографировались на фоне логотипа турбазы и смеялись.

Катя на миг замерла, впитывая эту картинку. Её собственный венок, сплетённый вручную, с простыми полевыми цветами и тем самым алым маком, теперь казался в этой гламурной стилизации слишком чужеродным.

— Ну что, наше место? — Саша обнял её за плечи, указывая на свободную скамейку у одной из чаш.
—Да, — ответила Катя, но её взгляд скользнул за пределы освещённой площадки, к чёрной полосе леса, за которой в тишине должно было спать настоящее Чёрное озеро. Там не было музыки. Там была только тьма и таинственный плеск воды. Именно оттуда, ей почему-то казалось, и ждало её настоящее чудо, а не этот милый, безопасный аттракцион.

Она натянуто улыбнулась Саше и позволила увести себя к огню. Тепло чаши обожгло кожу, но внутри Катю пронзила странная, ледяная тоска. Она машинально поправила венок на голове. Алый мак, казалось, пылал в полумраке ярче любого искусственного пламени. И звал...

---

Окружённая весёлым гомоном, Катя крепко держала руку Черена и вела его сквозь толпу к костру, где уже собрались пары. Шёпот полз следом, как змеи по траве:

— Кто это?.. Откуда взялся?.. Не видали такого... А рубаха-то на нём странная, а глаза, глаза-то...

Но Катя была глуха к пересудам. Она видела только огонь, что отражался в обсидиановой глубине его глаз, и чувствовала ледяную, но цепкую хватку его пальцев.

Пары прыгали одна за другой — со смехом, с визгом, под одобрительные крики. И вот расступились перед ними. Наступила их очередь.

Они разбежались синхронно, будто делали это всю жизнь. В тот миг, когда ноги оттолкнулись от земли, ослепительная молния рассекла небо над самой поляной, осветив всё жутковато-синим светом. И в этот всполох, в прыжке над самым жаром, случилось невозможное.

Тело Чёрена рассыпалось на мириады искрящихся капель, на водяную пыль и лёгкий пар. На мгновение в воздухе повис лишь его силуэт, сотканный из дождя и огня. Его рука исчезла из её руки.

Визг вырвался из десятков глоток. И в тот же миг на поляну обрушился слепой, яростный ливень, сбивая с ног, гася костёр шипящим белым дымом. В потоках воды, прямо из стекающих ручьёв, вновь собрался его образ — мокрый, ещё более реальный, чем прежде. Он стоял перед ней.

Люди с криками бросились прочь, под дождь, к деревне. Через считанные секунды на поляне, затянутой дымом и водяной пеленой, остались только они двое. Дождь хлестал по ним, но Катя не чувствовала холода. Она смотрела в его глаза, а он — в её, и в этом взгляде был весь мир, весь страх и вся обещанная бездна.

Не говоря ни слова, Чёрен повернулся и повёл её сквозь стену дождя. Не к деревне, а туда, откуда пришёл, — к чёрной, бездонной глади озера, что ждала их, призывно поблёскивая в сполохах грозы...

---

Катя навязчиво поправила венок на голове. Алый мак жег кожу, будто настаивал на своём. Музыка, смех, голос Саши — всё это повисло фоновым гулом, сквозь который пробивался один только звук: тихий, настойчивый зов. Он звучал прямо внутри, в голове, переплетаясь с ритмом сердца.

— Саш, — она обернулась к нему, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Я... я, кажется, телефон в домике оставила. Сейчас, на секундочку.
—Да ладно, кто теперь без телефона-то? — усмехнулся он, но в глазах мелькнула привычная уже тревога. — Я с тобой.
—Не надо! — вырвалось у неё резче, чем хотелось. Она смягчила интонацию, потянувшись к его щеке. — Я мигом. Останься, сохрани нам местечко у огня. Пожалуйста.

Александр хотел что-то сказать, но лишь вздохнул и кивнул. Его покорность в этот миг резанула её больнее, чем возражения.

Катя почти побежала по центральной аллее, но, свернув за угол столовой, резко изменила направление. Ноги сами понесли её по узкой, едва заметной тропинке, уводящей от огней и музыки в чёрный зев леса. Воздух мгновенно изменился — стал влажным, густым и беззвучным, будто ватным. Гул праздника отступил, сменившись навязчивым, пульсирующим в висках шумом прибоя, которого здесь не могло быть.

Она выбежала на берег. Перед ней лежало не ухоженное озеро турбазы с причалом и фонарями, а та самая дикая, широкая гладь из её смутных ощущений. Вода была неподвижной и чёрной, как матовый обсидиан. И на том самом мшистом валуне сидел он.

Юноша в простой холщовой рубахе, подпоясанной верёвкой. Тёмные влажные волосы, бледное лицо, и глаза — такие знакомые, что у неё перехватило дыхание. В них отражалось не небо, а глубина, и в этой глубине плясали отражения далёких костров.

Он не улыбнулся. Не сделал ни одного жеста. Просто смотрел. И этого было достаточно.

Катя медленно, шаг за шагом, приблизилась к кромке воды. Холодный туман щекотал щиколотки.
—Я тебя знаю, — выдохнула она, и это не было вопросом.
—И я тебя, — его голос прозвучал тихо, но отчётливо, будто возник прямо у неё в голове.

Александр не прождал и пяти минут. Тревога, сидевшая в нём с самого утра, сжалась в холодный, острый комок. Он метнулся к их домику — пусто. Бросился к администратору — никто не видел девушку в белом сарафане. И тогда его взгляд упал на тёмный провал лесной тропы, ведущей к старому, дикому озеру. Туда, куда она всё время смотрела. Сердце ёкнуло с такой силой, что он рванул вперёд, не раздумывая...

Тем временем голос Чёрена струился прямо в сознание, тягучий и неотразимый, как тёплый придонный поток. «Сюда... ко мне... твой дом здесь...». Катя шла, не чувствуя под ногами острых камней. Вода обнимала её щиколотки, колени, бёдра ледяными объятиями, и с каждым шагом в памяти вспыхивали чужие, но до жути знакомые ощущения: как хлестнула в горло леденящая влага, вырвался последний пузырь воздуха, потемнело в глазах от восторга и ужаса. Она была той Катей и собой одновременно, и противостоять этому двойному течению у неё не оставалось сил.

Она была уже по пояс в чёрной воде, когда с берега донёсся отчаянный крик.
—КАТЯ!

Александр, запыхавшись, увидел кошмар: его Катя, застывшая в неестественной позе, медленно, как сомнамбула, шла на глубину. А впереди, чуть в стороне, вода будто густела и колыхалась, образуя смутную, высокую мужскую фигуру из тумана и тени. Рука Кати, вытянутая вперёд, слепо шарила в пустоте, цепляясь за невидимые нити, что вели её вперёд, к неясной тени.

Саша не раздумывал. Он ворвался в озеро, ледяная вода хлестнула его, как удар плети. Он настиг Катю, схватил её за плечи — тело было холодным и восково-неподатливым. Оно не откликнулось на прикосновение. Тогда его взгляд упал на венок. Алый мак пылал на её голове ядовитым, нездешним огнём. Александр вцепился в сплетение цветов и с силой рванул на себя. Прутья и стебли зашевелились под его пальцами, извиваясь, как живые. Он отдёрнул руку и снова схватил, но в этот раз его целью был красный цветок, раскрывшийся, как алая, жаждущая пасть.

Раздался сухой, негромкий хлопок. Мак лопнул, как перезрелый плод, и из него хлынула густая, тёмно-алая жидкость. Она обожгла Саше руку, словно раскалённая смола, но он не отпустил. Венок рассыпался.

И чары пали.

Катя судорожно вдохнула полной грудью, её глаза, затуманенные глубиной, прояснились, в них ворвался ужас настоящего. Она моргнула и увидела Сашу — бледного, мокрого, с окровавленной рукой.

А впереди, над тем местом, где только что колыхалась тень, из чёрной воды метнулась вверх тонкая, серебристая струйка света. Она взмыла в небо быстрее взгляда и растворилась среди звёзд, будто давно потерянная душа наконец-то нашла свою дорогу домой.

Наступила тишина. От туманного призрака не осталось и следа. Было только озеро, ночь и они двое, стоящие по грудь в ледяной воде, дрожащие от холода и пережитого ужаса.

Амиго,- грёз с обманом полон лживый мир,
Кому?...сейчас среди живых с надуманных проблем легко?
Кому... из мёртвых лежится более счастливей?
Ответы эти не найти...
Идёшь,сопереживая... на Земле лишь развита способность пожирать вкусней другова.
Не развит человек смотреть на мир,
С высот большого небоскрёба!

Ответ всегда в не сложном и простом!
Навеянны сопереживания прохожей незнакомкой(засмотрелся Я!)
О том печаль,- что ждал улыбку больше завтрашнего дня,
Надеясь повстречаться с нею снова.
Средь окружения хмурых лиц,
Упал с высот на голый лёд!поднялся...не оборачиваясь понял,-
Совсем не на холодном льду,улыбка я искал тебя!
Открылась раньше мне... она с высот большого небоскрёба!

Вопрос
Сотрудник халатно относится к своим обязанностям. Каким документом это зафиксировать?

Ответ
Халатное отношение к труду — это неисполнение должностных обязанностей.
Фиксируется докладной запиской. Далее — объяснительная, акт, приказ о взыскании.

В начале девяностых мы с Феликсом играли в ресторане небольшой гостиницы в Литве. По вечерам сюда захаживали люди с тяжёлыми взглядами и вежливыми манерами. Заведение держал под собой авторитет по кличке Меркурий.

Он был среднего роста, слегка лысоватый, всегда в белой рубашке. Говорил мягко и тихо. Когда появлялся Меркурий, я убавлял звук саксофона, а Феликс переводил синтезатор на мягкие стринги — воздух в зале сразу сгущался.

Меркурий садился в дальний угол. В течение вечера к нему подходили по одному. Остальные ждали. После каждого разговора официантка меняла пепельницу, ставила чистые бокалы. Меркурий пил колу с виски, поднимал палец — и следующий садился напротив.

Случайные посетители не догадывались, кто эти тихие люди в углу. Иногда из-за кухни выглядывал хозяин гостиницы, кивал Меркурию и сразу исчезал.

В перерывах нам приносили еду. Наш стол стоял рядом, но разговоры не прекращались. На нас просто не смотрели. Мы — тоже.

Последним вошёл Гипс. Два метра тяжёлого тела, неуверенная походка. Меркурий поднял палец, закурил и долго смотрел ему в глаза.

— А вот и Гипс. Ну?

— Хозяин… не вышло. Клиент оказался крепким.

— Я говорил: бери троих. А ты решил геройствовать. Сам, да сам. Провалил дело — отвечай.

— Исправлю. Клянусь.

— Нет.

Гипс дёрнулся. Закусил губу. Кровь медленно потекла по подбородку.

— Знаешь, как это называется?

— Не надо…

— Это называется — халатное отношение к труду.

Гипс завыл. Долго, по-детски, без стыда.

— Сопли подотри, гипсовый козлик, — сказал Меркурий, встал, подмигнул нам и вышел.

Гипс сидел ещё минут десять. Потом поднялся и, шатаясь, ушёл.

Появился хозяин гостиницы.

— Всё, ребятки, на сегодня хватит. Слышали? Халатное отношение к труду. Ха-ха. Это ведь не про вас?

Через два дня в городской газете, на предпоследней странице, появилась заметка: «Вчера, скоропостижно, от сердечного приступа скончался главный акционер холдинга». Похороны — в закрытом гробу. Фотография в чёрной рамке никак не отражала двухметровый рост усопшего.

2022-08-01

Часто помогая детям,
Всю жизнь отдав учительствуя в Саракшанском крае,
С симфонией сердца... возращались домой,
А за спиной светила школа окнами ночами,
Бывало по утрам улыбки ждёшь,
А благодарности не дожидались,
Уроки жизни к нам приходят лишь с годами,
И чудеса случаются дарует школа детям крылья взрослые,
И кто-то полетит, а кто пойдёт не всем они нужны в начале...

Вам тоже подарила крылья школа,
Учитель без детей существовать не может,
теперь и режиссёр и воспитатель детских устремлений.
И каждый день брошенные судьбы сердце принимает,
Родители гуляют,пьют,обманывают... ,а дети ждут и верят Татьяна не обманет!

От дверей тянут ключи карманы...подводит жизни уроки.
С тобою родные и пару добрейших подруг,знают бывших учителей не бывает!
Мельканье лиц в мельканье лет
Себя не обманешь!
Знаешь ранено сердце твоё
В этом помочь сможем, едва ли!
Не прикрощай только себе повторять,- Я сильная встану!
За годы родных и подруг благодарю.
Ещё блогодарна дождю,гитаре,Бетховену...
И девочке с розовым шаром!

Ну-ка детки в хоровод..
Дуть на ёлку морозить..
Блеск от нититей с серебром..
Попрощает Старый год..
Новый год в гости зовёт!

На сори скрипучий Дед..
Посохом мно'го конфет..
Их Снегурка соберёт..
В праздничный мешок кладёт..

Встречи ждут Зайчата,Волки,
Медвежата,Паучки..
Хороводит возле ёлки..
Бабка старая с метёлкой!
Забирай-ка поскорей..
Старый год все одолеем..

Дружно позовём к нам праздник..
Вместе встретим Новый год!!!
Ну-ка лапки сжали вместе..
зайки,волки и медведи..

Хороводить вышел Етти!
С Новым годом поздравлять..
Сладкими подарками все..
Жадно угощайтеся..
Из велюрового мешка..
Достань и Мне..Мне..и..
Мне сюрпризную коробочку!

И обменяйтеся вкусняшками скорей..
Под бой курантов ночь для детей!!!
Наш хороводик кружится
Из маленьких врачей,учителей,
строителей,водителей..
А так-же присоединяйтеся растущие стихов любители!
Просите,требуйте для встречи,
К празднику всё..что хотите!

Сердце замерзло. Лёд проникает в каждую клетку, в каждую трещину, скрепляя внутренние полости прозрачной коркой, которая блестит холодной красотой, но лишает движения. Оно бьётся медленно, осторожно, словно боится потревожить что-то внутри. Внутри — тишина, плотная, как стекло, в которой отражается мир, но не проникает внутрь. Радость скользит по поверхности, как солнечный свет по замёрзшему озеру, оставляя лишь лёгкое мерцание на кристалле.

Каждое воспоминание — это снежинка, тонкая и хрупкая, тающая при малейшем тепле, но чаще остающаяся кристаллом, застывшим во времени. Страдание, горечь, предательство — всё собирается в прозрачный панцирь, который защищает, но лишает возможности чувствовать. Любовь стучится снаружи, зовёт, но не пробивает ледяной слой. Каждый порыв, каждая надежда — лишь лёгкая вибрация, дрожь, которую сердце чувствует, но не отдаёт.

И всё же, глубоко внутри, под толщей льда, спрятана крошечная трещина. Она сияет едва заметным светом, тонкой линией, обещая, что лёд не вечен. Там, где трещина тонка, есть возможность пробить её, растопить, вдохнуть жизнь. И тогда холод уступит место теплу, скованное сердце снова станет живым, наполнится движением, силой, чувствами, которые оно давно забыло.

Лёд сохраняет сердце, защищает его от боли, но вместе с этим превращает его в тишину. И в этой тишине сердце остаётся самим собой — прозрачным, хрупким, но готовым однажды расплавиться, чтобы снова стучать.

И в тишине, среди льда и теней, ощущается присутствие моего ребенка.
В каждом трепете света, в каждой крошечной трещине сердца — память о нём живёт, мягко напоминая, что как бы сердце ни согрелось, большая часть останется замороженным.

Олька была несмышлёной. Так считали многие, даже самые близкие: её мама и папа. Поэтому, наверное, определяли, что для неё лучше, а что нет. Вот так, попросту, брали и решали: что есть, в чём ходить, когда спать ложиться, когда вставать. Даже что смотреть по телевизору тоже решали они. Вот сядет Олька смотреть про Губку Боба, а мама: «Ну как так можно, Оля, это же дурновкусие». И переключит на балет: «На вот, смотри, красота же, Олечка». И Оля смотрела, ничего не понимая, внимательно следила, как по сцене на одной ноге прыгала четвёрка упитанных белых лебедей. Когда Олька тянула руку за конфетой, бабушка нарочито громко говорила: «Нет, Оля, перебьёшь аппетит, скоро будем обедать», — и ей приходилось послушно отдёргивать руку и ждать обеда.

А чего там ждать? Ну вот чего? Супа? Оля не любила суп. Нет, она его ненавидела. Нелюбовь — это когда тебе что-то не нравится, и ты спокойно меняешь это на что-то другое. Или вовсе отказываешься, выбирая то, что нравится. Суп отменить было нельзя. Родительские уши не слышали доводов. Все эти «не хочу», «не буду» — не работали.

Перед Олькиным лицом вставала большая фарфоровая тарелка с золотой каймой. А в ней — бульонная жижа, переливающаяся радужными лужицами жира. И лук. Проклятый суповый лук. Он был не едой — он был наказанием. Полупрозрачные, обмякшие дольки, похожие на сброшенную кожицу какой-то болотной личинки. Они разварились до состояния слизи, но в каждой угадывался противный, резиновый хруст — тот самый, от которого сводило скулы и по спине бежали мурашки.

Этот лук пах — не едкой свежестью, а затхлым, сладковатым запахом больной глотки и несвежего белья. Он плавал повсюду, коварный и липкий: маскировался под картошку, внезапно прилипал к ложке мертвецкой хваткой и, самое ужасное, всплывал целым холодным комком во рту, когда уже казалось, что тарелка пуста. В этот момент на Ольку накатывала волна тошноты — горькой, плотной, подступающей к самому горлу. Каждая такая долька была маленьким актом насилия, которое надо было проглотить, улыбнувшись.

Поначалу Олька пыталась бороться из всех своих скудных сил. Нет, просить и умолять было бесполезно, потому что взрослые всегда знали, как лучше. Она начала вылавливать ненавистный лук из супа и аккуратно цеплять его на золотую каёмку фарфорового круга. Через пять минут вся позолоченная тулья была обвешана кусочками застывшего, словно желе, овоща.

История с тарелкой закончилась скандалом, стоянием в углу и всё тем же супом на ужин. Но золотая каёмка на белом фарфоре навсегда осталась для Ольки не символом праздника, а границей. Границей поля боя. Линией фронта, на которую можно вывесить трофеи. С тех пор она всё стала цеплять на каёмки. Невыносимые замечания учительницы — и они висели на каёмке её улыбки. Глупые ухаживания одноклассника — и они болтались на каёмке её вежливости. Всё, что нельзя было выплюнуть, она аккуратно подвешивала про запас, с сосредоточенной ненавистью. Её душа постепенно стала похожа на ту самую фарфоровую тарелку: снаружи — целая, правильная, с золотым ободком приличий. А внутри — облепленная по самому краю трофеями тихой войны, дрожащая коллекция всего, от чего её тошнило...

Приснился сон. Еду на машине, идёт дождь. Тормозит полицейский, приглашает в микроавтобус.

— Вы, мол, превысили скорость.

Я согласен, жду, когда составит протокол, выпишет штраф. Но неожиданно блюститель закона спрашивает:

— Вы еврей?

Не понимаю причину вопроса, хоть убейте, но на всякий случай соглашаюсь.

— Ах, еврей, — радостно говорит полицейский, — тогда вот вам бумага, ознакомьтесь с текстом и подпишитесь.

Нехорошее предчувствие… так я себе подпишу статью уголовного кодекса. Деваться некуда, думаю, почитаю писульку, а там видно будет. Достаёт из папки, протягивает. Читаю длинный текст, с трудом улавливаю смысл:

"Парламент страны объявил сегодняшний день — не верю глазам — Днём толерантности к евреям. Именно сегодня за мелкие дорожно-транспортные нарушения лицам еврейской национальности платить штраф не надо, расходы на себя берёт государство."

— Подпишитесь, что ознакомились, — напоминает полицейский. — Я вам выписал штраф в размере 100 евро, но платить не надо, ещё раз подпишитесь. Приятного пути, не нарушайте больше.

Сажаюсь в машину, достаю ключ зажигания. Почему меня остановили? Полицейский уезжает, машет мне рукой. Что за бред? Оказывается, теперь один раз в году можно иметь конкретную пользу от национальности. Только вот в чем беда — скорость я ведь не превышал!


24 10 2020

Бесчувственный ветер воет как волк. Его вой тянется над городом, разрывая ночь на неровные клочья, будто небо — это тонкая плёнка, которую можно порвать голосом. Он бьётся об стены домов, скользит по ним, срывается вниз и снова поднимается, словно ищет опору и не находит её. Кажется, время и у него отняло самое ценное, оставив только ярость движения и пустоту внутри.

Он приходит не сразу. Сначала — едва заметный шорох в кронах деревьев, слабое дрожание воздуха. Потом — гул, низкий, тяжёлый, будто город начинает дышать чужими лёгкими. И лишь затем ветер обрушивается полностью, без компромиссов, без пауз, без жалости.

Крыши скрипят, как старые кости. Листы металла выгибаются, сопротивляясь до последнего, прежде чем сорваться и исчезнуть в темноте. Балконы стонут, ограждения дрожат, и каждый дом будто проверяют на прочность: выдержишь или нет, сдашься или устоишь.

Фонари качаются, свет в них рвётся, мигает, то исчезая, то возвращаясь, словно сомневается, стоит ли вообще освещать происходящее. Тени скачут по стенам, вытягиваются, ломаются, распадаются. Ветер рвёт их так же легко, как бумагу.

Улицы пусты. Не потому что в городе никого нет — а потому что ночью в такую погоду никто не осмеливается выйти. Лишь изредка сверкают огни машин, которые вскоре теряются. Всё живое спряталось, прижалось, замерло. Ветер владеет пространством единолично. Он поднимает пыль, листья, клочки газет, старые объявления — чужие слова, чужие жизни, всё, что было забыто и оставлено без защиты.

Он проникает всюду. В щели, трещины, подъезды. Свистит в лестничных пролётах, закручивается в узких коридорах, бьётся о закрытые двери, словно проверяет, насколько крепки замки. Он не ищет тепла — он не ищет слабость, не ищет понимание. Кажется, что он ищет то, что отнято, а найдёт ли? Бедный ветер — время забирает безвозвратно.

Город начинает дрожать. Сначала незаметно, как внутреннее напряжение. Потом сильнее — треском, глухими ударами, эхом падающих предметов. Всё вокруг натянуто, как струна, и кажется, что ещё одно движение — и звук станет невыносимым.

Ветер не кричит от ярости. Он воет долго, протяжно, однообразно. В этом вое нет просьбы и нет угрозы. Это вой того, кто потерял слишком много и больше не пытается объяснить. Он не ждёт ответа. Он просто существует, наполняя собой всё — улицы, стены, воздух.

Иногда кажется, что если он разрушит всё до основания, станет легче. Если сорвать крыши, обнажить дома, оставить город голым и пустым — наступит тишина. Но ветер не доводит до конца. Он оставляет стены стоять, но надломленными. Он уходит, не завершив, будто знает: ничего не изменится.

Под утро он ослабевает. Не исчезает — просто отступает на шаг. Город остаётся на месте, но уже другим. Измотанным. С трещинами, которые не бросаются в глаза, но никуда не деваются. Тишина возвращается осторожно, словно боится, что её снова разорвёт вой.

И только тогда становится ясно —
это не просто ветер.

Знакомое чувство? О да: моя душа так же скрипит, так же воет, бьётся об стены, пытается выйти изнутри.

Она так же срывает крыши внутри меня, без остановки, без надежды быть услышанной. Она так же бьётся о мои внутренние стены, проверяя их на прочность, раз за разом возвращаясь к одним и тем же местам, где уже есть трещины. Она так же пытается сорвать мою защиту, слой за слоем, не потому что хочет уничтожить, а потому что хочет выбраться наружу, защитить себя таким образом.

Моя боль проникает во все щели моей души. В воспоминания, в слова, в тишину между мыслями. Она поднимает всё забытое, всё вытесненное, всё, что я когда-то оставила без внимания, надеясь, что оно исчезнет само. Она не выбирает, что важно — она поднимает всё.

Она не ломает меня сразу. Она давит долго, методично, возвращаясь снова и снова, как этот ветер. Она оставляет меня стоять — надломленной, уставшей, но всё ещё стоящей. Не потому что мне легко, а потому что ещё не пришло моё время рухнуть.

И самое страшное — это паузы. Короткие мгновения тишины внутри, когда кажется, что всё закончилось. Но я знаю: это лишь затишье. Это вдох перед новым порывом. Перед тем, как моя боль снова начнёт выть, биться, разрушать.

Это не просто чувство.
Это мой внутренний шторм.
Это ветер, который живёт во мне. И он не знает: что время всё забирает безвозвратно.

Он лежит передо мной, словно бесконечная синяя скатерть, расшитая серебром волн. Океан дышит глубоко и размеренно, словно исполинский зверь, погружённый в вековой сон. Его волны накатывают на берег одна за другой, будто отсчитывая секунды вечности.

Сижу на тёплом песке, и каждая песчинка кажется частичкой звёздной пыли, принесённой из неведомых глубин космоса. Ветер играет с моими волосами, принося с собой солёный запах свободы и приключений.

В его бездонных водах таятся тайны тысячелетий. Там, внизу, живут существа, о которых человечество даже не подозревает — мерцающие медузы, коралловые сады, затонувшие корабли и древние рифы — всё это часть его царства, скрытого от человеческих глаз.

Глядя на горизонт, где небо сливается с водой, я чувствую себя крошечной пылинкой в этом огромном мире. Но одновременно ощущаю удивительное единение с чем-то большим, чем просто человек. Океан учит смирению и силе, учит принимать перемены и ценить постоянство.

Его шум становится колыбельной, дыхание — моим дыханием. В этот момент время останавливается, и остаётся только он — великий и непостижимый океан, хранитель всех тайн мира.

Милые девушки, грезящие о прекрасных принцах, созданных только для безумной неземной любви, скачущих на горячих белых конях, строящих хрустальные замки, презентующих миллионы алых роз, как же вы далеки от действительности! Все эти принцы сдуваются, как мыльные пузыри, когда дело касается реальной жизни, и начинаются сердцераздирающие драмы, у которых исход один – развод.
Я хочу вам рассказать о настоящем мужчине, которого мне довелось знать достаточно близко в своём детстве. Это отец моей подруги Люсеньки – дядя Вася. Он был очень обычным, внешностью обладал самой невпечатляющей - коренастый, невысокий, с лицом простого русского мужика. Сам он происходил из какой-то ближней деревни и почти не имел никакого образования. Как же не похож он на моего мужа – высокого статного красавца! Я тоже выбирала себе спутника жизни, как большинство своих сверстниц - по обложке.
Жена дяди Васи – Серафима (я всегда звала её тётя Сима) была существом хрупким, изящным с тонкими необыкновенно милыми чертами лица и крошечными ручками и ножками, к тому же она имела больное сердце. Как могла родиться такая слабенькая очаровательная женщина в деревенской семье, непонятно. Всё это заставляло нашего героя взваливать на себя самые тяжёлые бытовые тяготы. У него в посёлке городского типа, где жила моя бабушка, было крепкое крестьянское хозяйство – два огорода, корова, свиньи. Он выстроил неподалёку от семейного жилища хозяйственные постройки, шокирующие меня своим масштабом и добротностью. Дядя Вася рыбачил, корзинами носил грибы и ягоды, причём за ягодами нужно было куда-то далеко ездить на автобусе, в нашей дубовой роще они попросту не росли. Именно в гостях у Люсеньки я ела необыкновенные блюда – наваристые густые щи из крошева, тёмное вкуснейшее молоко с запёкшейся пенкой. Однажды случился смешной разговор между Люсенькой и отцом. В доме закончилось мясо, и моя смышлёная подружка посоветовала отцу зарезать брата Вовку. Все взрослые смеялись и рассказывали эту историю друг другу, хотя, наверное, и объясняли, что так говорить нельзя, но этого не помню.
Дядя Вася очень трепетно относился к своим девочкам, мне всегда казалось, что он их любит больше сына именно за то, что они такие нежные и беззащитные. Кстати, и Люсенька, и Вовка были очень похожи именно на него.
С Люсенькой меня связывала многолетняя очень крепкая дружба, уж не знаю, почему мы так сильно были привязаны друг к другу. Нельзя сказать, что мы сошлись характерами, напротив, очень даже частенько ссорились. Моя бабушка говорила, что одна из нас «задириха», а другая – «неспустиха». Нам же было очень интересно друг с другом. Впоследствии нас разлучит только смерть бабушки, ведь я перестану приезжать в посёлок, но тогда мы уже будем совсем взрослыми женщинами с детьми. Видя мою любовь к своей дочери, дядя Вася старался сделать что-нибудь хорошее и для моих родных – возил их на рыбалку и за клюквой, и даже выделил для посадок значительную часть своего огорода. Всё это было так просто и обычно, значение этих поступков я начала понимать только сейчас. Мой отец, историк и журналист, приехав из Новгорода, вскопал глинистую землю, провертел в ней дырки и засунул туда картошку. Бабушка тогда сказала, что он её «похоронил». В отличие от дяди Васи мой родитель руками делать ничего не умел.
В памяти всплывает ещё одна история с Люсенькиным папой. Мы часто ночевали друг у друга,
это было так весело, прямо настоящий праздник детской души. И вот однажды в одну такую ночь над нашим местечком разразилась страшная гроза. За окном была непроглядная темень, гром грохотал так, как будто у нас под окном взрывались снаряды, от вспышек молнии ярко и мистически освещалась вся наша маленькая комнатка. Мы с Люсенькой обнялись в постели, было жутко, но вместе с тем здорово. Вдруг – стук в дверь. Это был дядя Вася в огромном плаще, его бедное сердце не выдержало беспокойства за дочь,и он прибежал за ней, хотя путь был не совсем близкий. Не знаю, как он уговорил бабушку, но всё закончилось тем, что мы все потащились к ним домой посреди ужасной бесноватой непогоды. Позже взрослые уверяли, что по дороге дважды видели шаровые молнии.
Умер дядя Вася очень рано. Семья получила новую квартиру в хорошем пятиэтажном доме со всеми полагающимися удобствами. До огорода нужно было теперь ходить не меньше полукилометра. Земли рядом не было, но был пруд. Чтобы близкие люди не утруждали себя, он начал засыпать участок пруда и возить туда землю на тачке. Огород получился хороший, даже отличный, но дядя Вася надорвался .
Я стараюсь молиться за него и за тётю Симу каждый день. Царствия вам Небесного, добрые люди.

С самого раннего детства я жила преимущественно со своей бабушкой, которая была оригинальным и, по своему, замечательным человеком. Как-то незаметно, ненавязчиво, наверное, даже неосознанно, она прививала мне любовь ко всему живому, особенную привязанность испытывая к котам. И я стала обожать этих милых мягких независимых зверьков-сибаритов. Сколько удовольствия приносили их мимимишные ужимки – сложенные бантиком лапки, кудрявые толстые животики, смешные повадки, а главное – их умение наслаждаться жизнью в самых незначительных, но приятных мелочах. Коты постоянно присутствовали в моей жизни, вызывая искреннее умиление и даже восторг. Они были такими непосредственными в своём эгоизме, такими милыми в своём очаровательном нахальстве.
Как-то раз я шла около старых сараев, мне было тогда лет восемь. Ещё издали я услышала стоны и завывания, характерные для кошачьей драки. На сей раз конфликт разгорелся между, прямо сказать, неравноценными противниками. Нападал мощный коренастый короткошёрстный котище, он старался орать глубоким басом, устрашающе напирая грудью на своего оппонента. О его богатом боевом опыте красноречиво говорили разодранное ухо, искалеченный хвост и шрам на грязном носу. Жертвой оказался ещё окончательно несформировавшийся долговязый молодой котик бледно-рыжего окраса чистенький и нежный, явно домашний, заласканный и избалованный хозяевами. Он был явно ошарашен и напуган. По тому, как он изгибал спинку, таращил глаза и пригибал голову, можно было сделать вывод о том, что им владел настоящий страх и даже ужас.
Но в этой драматической сцене участвовал ещё один герой – кот-зритель. Сидя в непосредственной близости от дерущихся, аккуратно сложив беленькие лапки и обвив их хвостом,он очень внимательно, с большим интересом, следил за развернувшимся перед ним событием.
Серый забияка, чувствуя своё моральное и физическое превосходство, издал такой душераздирающий звук, что случилось невероятное. Его слабосильный соперник, не выдержав нервного напряжения, размахнулся и со всей силы стукнул обидчика своей лапой. Не успела я опомниться, как он в мгновение ока скрылся под сараем. Видавший виды разбойник просто-напросто опешил. Он явно не ожидал такого исхода дуэли. Его изумлению просто не было предела. В злости он обошёл место побоища и вдруг его взгляд упал на кота-свидетеля, мирно любующегося инцидентом. Не сдерживая ярости, побитый подскочил к любопытному коту, надавал ему по морде, после чего тот позорно бежал с места происшествия.
Я долго хохотала над ними. Коты – это настоящее чудо. Они достойны того, чтобы люди их любили.