Цыганка-молдаванка

Люблю майские денёчки... тепло, солнце светит, яблони цветут. А под яблонькой в коляске спит моё «солнышко» любимое, доченька моя. И я рядом на травке зелёненькой сижу, книжку читаю. Сыночек с папой у бабушки гостят. Хорошо! С маленькими детьми не часто выпадают такие минуты покоя и я наслаждаюсь каждым мгновением.
Вдруг вижу, подходит к нашей калитке молодая цыганка с ребёнком на руках и пытается открыть задвижку, но у неё не получается сделать это одной рукой. Иду к ней. Ещё издали, цыганка начинает быстро говорить:
– Жэнчина, ты не думай, я не цыганка – я молдаванка. Погорельцы мы. Всё сгорело дотла, ничего не осталось, помоги хоть чем-нибудь.
О, Господи! Как же много горя на свете. Впустила я бедолагу во двор, иду и прикидываю, чем смогу помочь. Детскими вещами не получится – её ребёнок крупнее моих крох. Так: пирожки вчера пекла, положу ей, сала кусок, вареньица баночку, деньжат немножко подброшу. Я не успела додумать, что бы ещё ей дать, как услышала из нескончаемой речи погорелицы слово «порча»:
– Жэнчина, порча на тибе! Дай погадаю, всё скажу – и кто порчу наслал, и кто тибе изводит, со свету сжить хочит. Всё вижу, всех врагов твоих – и нет от них тибе спасения. Только я смогу тибе помочь.
– Чего? – я в растерянности остановилась.
– Порча на тибе, жэнчина. Порчиная ты.
– Кто порченая? Я – порченая? – от возмущения, я выдохнуть не могла.
– Порчиная ты, сглазила тибе та, на кого ты не думаешь.
Я медленно выдохнула воздух из лёгких, повернулась к гадалке и глядя ей в глаза, стала говорить – негромко, спокойно и чётко произнося слова:
– Послушай меня, ласточка сизокрылая... Оглянись и увидишь – у меня есть дом, где я живу со своим мужем и детьми; я получаю от государства пособие на своих детей, потому что работала; я никогда ни у кого ничего не просила и просить не буду – у меня есть руки и я умею сама заработать на кусок хлеба. Если что-то случится, у меня есть родные, которые никогда не бросят меня в беде. А ты – несчастная женщина! Тебя все твои близкие предали, заставили с ребёнком ходить по чужим людям. Вижу – сглаз на тебе страшный, и порча чёрная. Милая ж ты моя, это же ты порченая. Ой, какая порченая!
Цыганка побелела. . . Она стала пятиться от меня, креститься и плеваться во все стороны (я хотела ей сказать, что надо через левое плечо плевать, но промолчала). А цыганка всё пятилась и жалобно причитала:
– Ни гавари так! Нельзя так гаварить, не надо. . . плохие слова не гавари, нельзя.
Вот тебе и раз – на меня можно говорить, а на неё нельзя. От калитки нашей цыганка-молдаванка неслась как угорелая, так и не попробовав моих пирожков. И не погадав никому на всей нашей улице.